Дьявол в мелочах

Думать об этом неприятно, да и в общем-то бесполезно, ибо все равно ничего уже не исправить. А потому я переключаю свое внимание на зеркало, достаю косметичку и быстро крашусь — на сей раз довольно умеренно, после чего поспешно выхожу из дома. Времени до начала дискотеки еще достаточно, но меня гонит вперед острое желание убедиться, что Дима придет. Что это не какая-то глупая шутка, не моя собственная выдумка. Не знаю, откуда вдруг в голове берутся все эти сомнения, но ощущаю, как при приближении к школе усиливается дрожь и меня начинает ощутимо потряхивать. Замедляю шаги, словно даю себе последнюю возможность передумать. Повернуть обратно, пока меня почти никто еще не видел. Эти мысли проносятся в сознании в считанные мгновения, в которые я успеваю ступить под арку. Вскинув голову, почти сразу же вижу Романова. Угадываю его по тому, как он стоит в стороне от всех — одинокий и неприступный, как всегда. От облегчения слабеют колени и хочется на что-нибудь опереться, но я преодолеваю эту слабость и быстро иду навстречу Диме. Потребность удостовериться в том, что он мне не померещился, что он — реальный, зашкаливает до предела, и когда мы отказываемся рядом, мне мучительно хочется его коснуться, но он не предлагает мне руки, а я не решаюсь сделать первый шаг. Мы лишь обмениваемся краткими приветствиями и в этот момент я чувствую исходящий от него запах табака. Так странно… обычно я ненавижу, когда от кого-то пахнет куревом, но сейчас, рядом с Димой, сигаретный аромат, смешанный со стылым вечерним воздухом, кажется мне неожиданно привлекательным. Я жадно вбираю в себя этот симбиоз, и понимаю со всей четкостью: да, Романов действительно здесь. И он мой — по крайней мере, на этот вечер.

Когда мы оказываемся в актовом зале, окруженные темнотой, которой я сейчас очень рада, и гулом голосов переговаривающихся и смеющихся ребят, которым, напротив, не рада совсем, Дима тут же, словно чтобы заполнить неловкую паузу, предлагает потанцевать. Чуть замешкавшись, я все же решаю признаться сразу — в том, что станет очевидно всем и каждому с первого же моего движения:

— Я не умею танцевать.

— Это не проблема. Я не умею тоже.

В любой другой ситуации я бы не решился на то, что делаю следом — осторожно, но с силой обхватываю запястье Сони пальцами, едва не морщась от того, что способен одним прикосновением запятнать ее своей тьмой. Впрочем, когда по телу разрядом тока проходит ощущение от того, как бьется под моей ладонью тонкая жилка под ее кожей, вместе с отвращением к себе приходит и удовлетворение.

Я хотел же этим вечером почувствовать, что есть кто-то, принадлежащий только мне, я почувствовал. Украл, как воруют что-то, что принадлежать не может никому. Исподтишка, в полумраке, в котором хочется остаться вдвоем. Украл и совесть меня будет мучить за это нескоро. Если будет мучить в принципе.

Потянув Рождественскую за собой туда, где концентрация одноклассников не такая плотная, я все равно понимаю — даже чувствую затылком — что все взгляды направлены на нас. Соню хочется одновременно прикрыть собой, и в то же время показать всему миру, что она со мной. Прижав ее к себе одной рукой, я делаю какое-то нелепое движение, от чего хочется ржать над самим собой. Но, сохраняя серьезное выражение на лице, смотрю в глаза Рождественской и выдаю дурацкую шутку:

— Если будем двигаться вот так вместе, никто не поймет, что с танцами у нас откровенно хреново.

— Ну, в случае чего мы всегда можем сказать, что наши нелепые потуги — это новомодный танец, а остальные просто ничего не понимают. Любимая отмазка всех непризнанных гениев.

Я издаю нервный смешок и пытаюсь повторить движение Димы. Тело слушается плохо, словно одервеневшее, и только там, где его рука касается моей талии, я чувствую, что кожа под ней будто горит — чувство приятное и пугающее одновременно.

Мы продолжаем двигаться в этом странном, лишь нам ведомом ритме, и через какое-то время я просто забываю обо всем. Теряю чувство реальности, когда Романов — настолько близко. Когда настолько мой, что в его глазах, направленных на меня, читается нечто такое, от чего по позвоночнику пробегает дрожь предвкушения. И мне уже все равно на то, как выглядим мы в глазах одноклассников, которые, кажется, присутствуют на дискотеке в полном составе. Все равно на то, с каким наслаждением все будут перемывать нам кости. Все это сейчас совершенно неважно и бесконечно далеко от меня, словно мы с Димой парим над всеми на недосягаемой высоте. И в этом моменте, когда Романов прижимает меня к себе и я вновь вдыхаю запах его сигарет, будто желая насквозь им пропитаться, вообще нет места никому и ничему, кроме меня и него.

Его объятья неожиданно оказываются такими надежными и желанными, что я вдруг решаюсь на то, что казалось чем-то нереальным еще совсем недавно — доверчиво утыкаюсь носом в его шею, туда, где вытатуировано нечто, что могло бы раньше лишь отпугнуть — в той, другой жизни, когда я еще не знала, кем Романов станет для меня в одно короткое, но решающее мгновение.