Закрыл окно, перешел в гостиную и мерил шагами пол, распевая старинные религиозные песни и размахивая руками, будто дирижировал хором. Одним из его любимых был гимн «Кто со слезами сеет – радость пожинает», и он пропел его несколько раз подряд. В его детстве это пела мама, пока стирала. У нее было по песне на каждое дело по дому, на каждое горе, на каждую хрень, какая только ни приключалась после смерти бати. Она обстирывала богачей, причем в половине случаев паскудные ублюдки ей недоплачивали. Иногда он прогуливал школу, прятался под гнилым крыльцом со слизняками, пауками и останками соседской кошки и слушал ее весь день. Голос мамы как будто не ведал устали. Карл распределял на целый день бутерброд с маслом, который она давала на обед, а пил грязную воду из ржавой банки из-под супа, хранившейся в кошачьей грудной клетке. Он воображал, что это свинина с овощами или курица с лапшой, но, как ни старался, на вкус все равно было грязь грязью. Как он теперь жалел, что не захватил суп, когда в прошлый раз ходил в магазин. От воспоминаний о той старой банке под крыльцом опять проголодался.
Карл пел несколько часов – его зычный голос отдавался в пустых комнатах, а лицо раскраснелось и вспотело от натуги. Затем, часам к девяти, в потолок снизу начала яростно колотить метлой домохозяйка. Он как раз был на середине духоподъемного гимна «Вперед, Христово воинство». В любое другое время он бы и бровью не повел, но сегодня сбился и остановился; пришло настроение заняться чем-нибудь другим. Только вот если она не включит поскорее гребаное отопление, он не даст ей спать до полуночи. Сам-то Карл легко переносил холод, но постоянный озноб и жалобы Сэнди уже действовали на нервы.
Вернувшись на кухню, он достал из ящика с ложками фонарик и проверил, заперта ли входная дверь. Потом прошел и задернул все занавески, закончив в спальне. Встал на колени и полез под кровать за обувной коробкой. Перенес в гостиную, вырубил свет во всем доме и уселся в темноте на диване. Из перекосившихся рам дули сквозняки, и он запахнулся в одеяло Сэнди.
С коробкой на коленях он закрыл глаза и запустил руку под картонную крышку. Внутри было больше двухсот снимков, но вытащил он только один. Медленно провел большим пальцем по скользкой бумаге, пытаясь угадать, что на ней, – так он делал всегда, чтобы потянуть подольше. Сделав ставку, открыл глаза и всего на секунду включил фонарик. Щелк, щелк. Распробовал – и отложил снимок в сторону, снова закрыл глаза и достал другой. Щелк, щелк. Голые спины, кровавые дырки, Сэнди с раздвинутыми ногами. Иногда он проходил всю коробку, не угадав ни разу.
Однажды показалось, будто послышался шум – стук дверцы машины, шаги на задней лестнице. Он встал и на цыпочках прокрался по комнатам с пистолетом, выглядывая в окна. Потом проверил дверь и вернулся на диван. Время как будто меняло свой ход – ускорялось, замедлялось, металось взад-вперед, как в безумном сне, который виделся ему снова и снова. Вот он стоит, утопая в грязи, на соевом поле под Джаспером в Индиане; а следующий щелчок фонарика перенес на дно каменистого яра к северу от Шугар-Сити в Колорадо. В голову, как черви, заползали голоса из прошлого – одни озлобленные от проклятий, другие все еще умоляющие. К полуночи он пропутешествовал почти по всему Среднему Западу, пережил последние мгновения двадцати четырех незнакомцев. Он помнил все. Он как будто воскрешал их каждый раз, когда доставал коробку, встряхивал, будил и позволял петь на свой лад. Последний щелчок – и на сегодня хватит.
Вернув коробку в укрытие под кроватью, он включил свет обратно и, как смог, вытер одеяло тряпкой Сэнди. Следующие пару часов сидел за кухонным столом, чистил пистолет, изучал дорожные карты и ждал, когда вернется с работы Сэнди. После развлечений с коробкой всегда испытывал потребность в ее обществе. Она уже рассказывала о человеке с бумажной фабрики, и сейчас он задумался об этом – что бы учинил с этим крюком, если бы они когда-нибудь подобрали такого автостопщика.
Он и забыл, как проголодался, пока не появилась Сэнди с двумя холодными гамбургерами, залитыми горчицей, тремя бутылками пива и вечерней газетой. Пока он ел, она сидела напротив и аккуратно считала чаевые, раскладывала пятаки, десятки и четвертаки в маленькие ровные столбики, и он вспомнил, как она ранее окрысилась из-за своего дурацкого телесериала.
– Ты сегодня молодец, – сказал он, когда она наконец досчитала.
– Неплохо для среды, пожалуй, – утомленно улыбнулась Сэнди. – А ты чем сегодня занимался?
Он пожал плечами.
– Да так, убрался в холодильнике, песни пел.
– Опять разозлил старуху снизу?
– Да шучу я, – сказал он. – У меня есть новые фотографии.
– Это которого?
– С банданой на голове. С ним получились очень хорошие.