Дьяволина Горького

К тому времени, когда я впервые встретилась с Мурой в Сорренто, мы не виделись уже пять лет. Она пополнела и постарела. Приехала в платье прямого кроя, скрывавшем живот; она шила их в лучших салонах Парижа или Берлина из самых дорогих тканей. На лице ее уже не было прежнего нахальства и безграничной уверенности в неотразимости своей красоты. Она рассказала, что в Берлине вместе с Марией Федоровной они несколько дней занимались покупками, обходя все лучшие магазины. Мария Федоровна знает там всех, и ее даже иногда узнают на улице, потому что она и в немецких фильмах снималась. Жаль, что не молода уже, заметила Мура сочувственно, звездой ей уже не стать.

Во Франции Мура встречалась с князем Гавриилом Константиновичем и советским полпредом Красиным. В Париже был тогда сумасшедший дом – одновременно полпредами назначили Красина, Мдивани и Горчакова, и невозможно было понять, кто из них человек Сталина. Красин – вряд ли, потому что вскоре его отправили снова в лондонское постпредство, где он работал раньше; и Красина это ничуть не обрадовало, сказала Мура, ему больше в Париже нравится.

Они сплетничали открыто, что в Союзе было уже не принято. Я изумлялась, как это они не боятся, что советские гости на них донесут, а потом подумала: может быть, потому, что они сами доносят на гостей, которые такие сплетни слушают.

Главной сплетней в Париже тогда была та, что граф Алексей Алексеевич Игнатьев переметнулся к Советам и передал Красину 225 миллионов рублей золотом – деньги царского правительства, хранившиеся на его счету во французском банке. Из-за этого, рассказывала Мура, парижская русская эмиграция объявила ему полный бойкот, он был исключен из союзов ветеранов Кавалергардского полка и Пажеского корпуса. Заявление с осуждением графа Игнатьева подписал даже его брат.

В Париже Мура встречалась и с Милюковым, который передавал Алексею сердечный привет. У издателя Гржебина она встречалась с Ходасевичем и женой его Ниной Берберовой, которые в двадцать втором году со всей честной компанией последовали за Алексеем из Берлина в Прагу, оттуда – в Мариенбад, а потом прожили две зимы в Сорренто. Ходасевичу лишь иногда удается пристроить в печать какую-нибудь статью, регулярной работы нет, он подавлен, лежит целыми днями в постели, читает русские книги, курит и жалуется на желудок; Нина выносит его с трудом, уж слишком она красивая девушка, наверное, бросит его. Милюков, рассказывала Мура, сказал Ходасевичу, что “Последние новости” в нем не нуждаются, и Ходасевича это просто убило. Но Нину Милюков все же взял к себе, так как дед ее со стороны матери был членом кадетской фракции в Думе и Милюков Нину знает с ее детских лет, только Нина должна забыть о литературе и писать легкие зарисовки, с условием, что не будет вмешиваться в политику. Предсказание Муры сбылось, Нина вскоре оставила Ходасевича, который умер несколько лет спустя, еще молодым, от рака желудка.

Навестила Мура и Гржебина. Он жил в огромной квартире на каком-то знаменитом проспекте, принимал днем и ночью массу гостей, к нему мог явиться любой и в любое время. Всех кормили-поили, некоторые оставались и на ночь. К дочерям Гржебина ходили французские и русские учителя, раз в неделю их мучил смоляными депиляциями косметолог, потому что у девочек были волосатые ноги, а в столовой круглыми сутками спорили русские писатели и танцовщики, бывшие знаменитости императорских театров, опереточные певцы, приехавшие из Одессы безработные журналисты и бежавшие из Киева антрепренеры, заглядывал сюда и князь Гавриил Константинович Романов. Гржебин все еще заказывал рукописи и платил авансы, хотя сам был в долгах как в шелках, но только махал рукой, мол, теперь уже все равно, и печатал в кредит Зайцева, Ходасевича, Белого и других. Подвал его до самого потолка забит книгами, там и твои лежат, мило сказала Алексею Мура.

Алексей, нервно жуя папиросу, молчал. Он до сих пор заваливал Гржебина рукописями молодых или уже немолодых литераторов, которые непременно нужно публиковать. Против этого возражала прежде всего Катерина Павловна, говоря, что зарубежные публикации советских авторов “дома” не одобряют и что Алеша приносит им больше вреда, чем пользы.

Мы уже знали о стенаниях Ладыжникова в Берлине – что если Гржебин будет и дальше так продолжать, то потянет за собой и его, потому что у них были и совместные издания. Гржебину, рассказывала Мура, театры и варьете по-прежнему регулярно присылают бесплатные билеты, и в модных ночных клубах он со своими гостями ест и пьет в кредит. Он был отчасти поляком, отчасти евреем, а по мнению многих, в мире не было более галантного русского. Гржебину нравилось, что сторонники всех политических партий считали его своим – и белые офицеры Деникина, Врангеля, Колчака, работавшие в поте лица на заводе “Рено”, и филонившие симпатизанты большевиков вроде Эренбурга или Парнаха, и художники, полагавшие, что изучать французский им ни к чему. Все догадывались, на что намекала Мура – что этих филонов наверняка подкармливают с родины.