Дьяволина Горького

В комиссии по организации встречи был председатель правительства Рыков, от политбюро – Бухарин, Ворошилов, Орджоникидзе, был и нарком просвещения Луначарский, который в последнее время в печати стал покрикивать на Алексея, но Алексей в долгу не оставался. В Берлине Мария Федоровна жаловались, что Луначарский даже не отвечает на ее письма. Эта бездарь, трусливая тварь, добавила Мария Федоровна. Она достаточно долго кормила его на Капри, чтобы иметь о нем обоснованное мнение.

На привокзальной площади Рыков бросился ему на шею. Это он в 1919 году защищал “Всемирную литературу”, когда Зиновьев и Крупская задумали подчинить ее Госиздату; так ведь и подчинили. Во “Всемирную литературу” были вложены и солидные частные средства – Алексея, Ладыжникова и Гржебина, – государство же в это время взяло моду частные капиталы национализировать, иными словами, грабить.

Опять было много речей. Играл военный оркестр. Алексей слушал его с умилением, на сей случай у него были припасены особые слезы, хотя он терпеть не мог духовые оркестры, точно так же, как джазовые. Торжество длилось часа полтора, даже я едва не валилась с ног и боялась, что Алексей сейчас хлопнется в обморок и уже никогда не придет в себя. Лицо его было серым, он тяжело дышал, со лба градом катился пот, он ощупывал грудь, у него сводило желудок, он задыхался, но при этом благостно улыбался и в конце обнимался с встречавшими его членами ЦК.

Был на встрече и Станиславский, они долго хлопали друг друга по спине. Сильно сдал могучий когда-то красавец, как будто хребет сломали. Растроганно, долго обнимал Алексей и его жену Лилину; вражда между ними была давняя, из-за Марии Федоровны. Тут же были и остальные мхатовцы, и актеры, и служащие; по-настоящему он любил Качалова и Москвина. Качалов был в замечательной форме, а Москвин – тот вообще десятилетиями не менялся. Качалов играл ученого в пьесе “Дни солнца”, а Москвин исполнял роль Луки в “На дне”. Москвин умер пять лет назад, Качалов – три года назад, я обоих оплакала.

Наконец кавалькада из четырех машин отъехала от вокзала. Мы – на второй машине – отправились на квартиру Катерины Павловны. Сама она, тоже почетный член принимающей делегации, расположилась в машине Алексея, на заднем сиденье посередине, Максим сел позади шофера, Алексей сидел справа, а я, держа на коленях огромную санитарную сумку, которую мне вручили на вокзале, – на переднем сиденье рядом с водителем. Максим порывался даже сесть за руль, но товарищи объяснили ему, что об этом не может быть и речи.

Катерина Павловна жила в просторной квартире в Машковом переулке на Чистых прудах; да она и сейчас там живет. Большой дом в стиле модерн, словно выстроенный в Берлине. Носильщики занесли наверх чемоданы. За кислородным аппаратом я проследила лично, чтоб чего доброго не шарахнули о перила на повороте.

Алексей рухнул в кресло, он тяжело дышал, хватая ртом воздух, лицо посерело, он тер грудь, чуть не стучал в нее, как будто умоляя впустить. Ох, убьют они меня, простонал он. И укоризненно повернулся ко мне: даже Молотов, сукин сын, не приехал встретить! Да и Сталина не было! Они что о себе воображают?!

Со Сталиным ты вечером в Большом театре увидишься, сказал Максим.

Но Алексей причитал: да не выдержит он в театре, он там в обморок упадет. И потом, зачем откладывать до театра? Да что они думают? Тайно хотят с ним встречаться, в полумраке ложи?

От возмущения ему полегчало, к голове прилило немного крови.

Когда удалились носильщики, Катерина Павловна, сложив руки, упала перед креслом на колени и стала умолять Алексея ни слова не говорить никому по поводу дела о саботаже в Донбассе, а если кто будет спрашивать, сказать, что он ничего об этом не знает.