Дьяволина Горького

После торжественного заседания Алексей с Катериной Павловной поехали на Красную площадь, вторая машина, в которой сидели Максим, Крючков и я, следовала за ними. Остановились у мавзолея. Нас просили не выходить, мол, нас позовут, так что мы остались в машине. Сталина видно не было. А немного спустя Алексей с Катериной Павловной вышли из автомобиля, махнули нам, чтобы следовали за ними, и мы все, впятером, прошли в мавзолей. Узрев тело вождя, Алексей зарыдал, будто все еще находился в театре на глазах тысяч зрителей. Для того чтобы хорошенько разглядеть лицо облаченного в костюм Ленина, времени было мало, но и так у меня возникли большие сомнения, а стоит ли воскрешать эту восковую куклу, как это планировал Красин. Потом мы на двух машинах катались по ночной, залитой огнями Москве. Дом Союзов объехали стороной. А дома растроганная Катерина Павловна рассказывала, что Алексей всю дорогу плакал.

Еще через три дня Алексей снова попросил отвезти его в мавзолей. Постоянный шофер Катерины Павловны говорил, что товарищ Горький был в мавзолее один, и достаточно долго. Шофер этот весь был какой-то елейный, угодливый, наверняка до этого занимался на Лубянке пыточными делами; он сыпал шутками-прибаутками, но я старалась избегать его взгляда. В мавзолей Алексея не сопровождали ни фотокорреспонденты, ни партийные начальники, он играл не для них, но то, что играл, в этом я уверена, – позировал так, будто Ленин пристально наблюдал за ним со своего ложа.

Пока Ленин был жив, Алексей упорно пытался влиять на него. В эмиграции был его негласным советником, и Ленин считал полезным поближе его к себе подпустить. Во время встречи на Капри Алексея постигло тяжелое разочарование: Ленин не собирался заниматься культурным развитием масс, отобрал у Алексея рабочую школу, перетащил ее под Париж, а затем и совсем похерил – не хотел, чтобы в России распространялись еще чьи-то взгляды, кроме его. После 1917 года Алексей опять суетился вокруг него, будучи как бы советником, но при этом жестоко его критиковал. Однако же, несмотря на их разногласия, смог добиться, чтобы большевики выпустили на свободу несколько сотен людей. Он даже из Берлина, из новой своей эмиграции, пытался советовать Ленину, что и как надо делать в России, да только его не слушали.

Наверное, он позировал там для себя, играл роль скорбящего и сам для себя был публикой. Готовился к дальнейшему лицедейству. Разыгрывал потрясение, надеясь, что, может, от этого легче будет прикидываться ленинцем.

По утрам Катерине Павловне приносили “Правду” и “Известия”. К этому времени ее уже дома не было, она убегала рано – согласовывать в вышестоящих инстанциях программы Алексея. Первой газеты просматривала я и оставляла их на обеденном столе, чтобы, помимо утреннего кофе и сырого яйца, Алексей получал и духовную пищу.

Читала я и отчеты об идущем в Москве судебном процессе. “Правда” и “Известия” ежедневно осыпали подсудимых всевозможными проклятиями, подробно излагали речи прокуроров; анонимные комментаторы пересказывали пункты обвинения, расцвечивая их дальнейшей бранью; речей назначенных адвокатов в газетах не было. По силе негодования выступления обвинителей напоминали речи на процессе Бейлиса перед началом войны; волну протестов против антисемитской шумихи в то время поднял Короленко, который, когда запрещали его статьи, распространял их в виде листовок. На этот раз вместо всемирного заговора и кровожадных евреев клеймили наймитов империализма, презренных предателей и классовых врагов. Только теперь уже не было Короленко, который смог бы добиться отмены обвинений в измене родине. Очень часто использовалось изобретенное Лениным выражение “классовый инстинкт”, его даже не требовалось объяснять, потому что считалось само собой разумеющимся, что, в соответствии со своим классовым происхождением, человек обладает как бы врожденной системой взглядов, от которых он не способен избавиться. Слово “специалист” стало синонимом “саботажника” и “вредителя”. Инженеры и техники были форпостом антисоветской подрывной борьбы западного империализма, все как один они были изменниками родины, это из-за их происков снижались в стране производственные показатели, поэтому – смерть им!

Однажды утром, когда я принесла Алексею кофе, он сказал, что сейчас ничего не мог бы поделать даже Короленко.