Дьявольский союз. Пакт Гитлера – Сталина, 1939–1941

Джордж Оруэлл, всегда остававшийся проницательным критиком, очень точно указал суть проблемы. «Русско-германский пакт, – написал он в начале 1941 года, – поставил сталинистов и полусталинистов в прогитлеровское положение», а значит, разом перечеркнул две важнейшие привлекательные черты коммунизма – его «антифашистскую» направленность и его нежелание мириться с существующим положением дел в мире. Если ранее коммунисты осуждали буржуазные правительства за их примиренческую политику, их жалкие потуги как-то договориться с Гитлером, то теперь их вынуждают оправдывать Москву за то, что она занимается ровно тем же. В итоге, писал Оруэлл, «левая ортодоксия… начисто рухнула»³⁸⁵.

Фашисты столкнулись примерно с теми же трудностями. Гитлеру, который выбился в политические верхи благодаря своим яростным нападкам на коммунистов и который однажды заявил, что союз с Россией «ознаменует конец Германии»³⁸⁶, теперь приходилось объяснять свой резкий разворот, потенциально подрывавший основы нацизма и идеологию фашизма в более широком смысле. Вдобавок каждая из сторон – и коммунисты, и нацисты – сознавали, что их пятнает связь друг с другом. И потому оба режима, успевшие произвести переворот в области пропаганды, манипулирования новостями и в том, что Гитлер однажды цинично назвал «великой ложью», теперь сталкивались с задачей невероятной сложности: им предстояло так хитро преподнести соглашение, подписанное между обеими сторонами, чтобы их скептичные сторонники смогли проглотить такое объяснение и не поморщиться. Нацистско-советский пакт не только ускорил начало войны осенью 1939 года, но и погрузил коммунистическое и фашистское движения в пучину экзистенциального кризиса.

Среди британских левых, которые существовали в некотором отдалении от континентальных бед, реакция оказалась весьма разнообразной. Некоторые сохранили незамутненную веру в коммунистическую правоту. Например, молодой Эрик Хобсбаум, тогда только что окончивший Кембриджский университет, пожалуй, легче всех остальных сумел проделать предлагавшийся идеологический кувырок. Его нисколько не смущала стремительность событий, развернувшихся одновременно с началом войны в конце лета 1939 года, пускай даже эта война была «не той войной, которую мы ждали», и не той, «к которой готовила нас Партия». Хобсбаума мало заботило и то, что он лаконично назвал «сменой курса», несмотря на то, что (как он сознавался позднее) утверждение, «что Британия и Франция ничем не лучше нацистской Германии, не вызывало ни эмоционального, ни интеллектуального согласия». Тем не менее, будучи послушным коммунистом, он принял новый курс «безоговорочно». В конце концов, легкомысленно добавлял Хобсбаум, «разве суть «демократического централизма» не состоит в том, чтобы прекращать все споры, как только решение принято, независимо от твоего личного согласия или несогласия?»³⁸⁷.

Другие терялись в противоречиях. Ветеранка социалистического движения Беатриса Вебб пришла в ужас, когда узнала о заключении пакта между СССР и нацистской Германией. Как человек, посвятивший всю жизнь продвижению идей социализма и во всеуслышание провозгласивший СССР «новой цивилизацией», она сочла сговор Сталина с Гитлером «сущим ужасом» и «великой катастрофой», грозившей погубить все, за что она боролась. «Сраженная наповал» вестью о пакте, Вебб высказывалась о нем в своем дневнике в самых сильных выражениях, называя «бесчестьем», «позором» и «чудовищным крахом добросовестности и порядочности». Впрочем, спустя несколько дней – очевидно немного оправившись от удара – она вновь принялась искать хоть что-то положительное, стремясь, как всегда, найти оптимистичное объяснение действиям СССР. «Неудивительно, что Сталин предпочитает уберечь свои 170 миллионов от войны, – написала она, – в то время как антикоминтерновская ось и западные капиталистические демократии… заняты истреблением друг друга». Таким образом, поясняла Вебб, избранная Сталиным политика, пускай и «постыдная», являет собой «чудо мудрого управления государством»³⁸⁸.