Дьявольский союз. Пакт Гитлера – Сталина, 1939–1941

Других же пакт озадачил куда больше, и для них памфлет Поллита внес толику ясности, обозначил тот курс, который оправдывал бы происходящее и в глазах остального мира, и в их собственных. Как вспоминал Кеннет Робинсон, позднее министр-лейборист, «Пакт был бомбой: мы просто не знали, как быть. Но я помню, мы все обрадовались утверждению Гарри Поллита… о том, что теперь мы должны вести войну на два фронта – и против нацистской Германии, и против нашего истеблишмента»³⁷⁷. Даже товарищ Поллита Датт пришел в восторг от его призыва – он описывал памфлет как «одну из прекраснейших работ», когда-либо написанных лидером партии, «изложенной очень ясно и просто»³⁷⁸.

Однако почти сразу же, как только памфлет вышел, у Поллита начались неприятности. В тот же день из Москвы пришла телеграмма с разъяснением новой партийной линии в отношении войны. Все братские компартии должны были принять эту линию и довести до каждого члена партии. «Нынешняя война, – говорилось в телеграмме, – это империалистическая и несправедливая война, за которую в равной мере несет ответственность буржуазия всех воюющих государств. Ни в одной стране рабочий класс или коммунистические партии не могут поддерживать эту войну». «Тактику нужно изменить, – говорилось далее, – международный рабочий класс ни в коем случае не должен защищать фашистскую Польшу», а после заключения нацистско-советского пакта о ненападении «разделение… на фашистские и демократические государства уже потеряло прежний смысл». Завершалось это сообщение зловещим предупреждением: «Коммунистическим партиям, которые ранее действовали вразрез с этой тактикой, теперь следует скорректировать свою политику»³⁷⁹.

Поллит наверняка пришел в замешательство, и его первым желанием было утаить полученную телеграмму – вероятно, в надежде, что он как-нибудь выберется из затруднения. Но это оказалось невозможно. Датт тоже откуда-то прознал о новом курсе Москвы, а он был чересчур старательным соглашателем и верным сталинцем, чтобы пустить все дело на самотек. Он обратился с просьбой к Политбюро снова собраться и пересмотреть партийную позицию. Поллит некоторое время пытался сопротивляться, отстаивая свою линию, но в конце сентября, когда вернулся с особыми указаниями Дейв Спрингхолл, представитель КПВ в московском Коминтерне, сопротивляться было уже бессмысленно. И 2 октября Центральный комитет партии собрался для рассмотрения назревшего вопроса.

На собрании, состоявшемся в то утро в штаб-квартире КПВ в Ковент-Гардене, Датт безоговорочно поддержал новую позицию Москвы и призвал принять ее. По его словам, партия «не сумела понять» суть «нового периода», который ознаменовали подписание нацистско-советского пакта и начало войны, как и то, что в этой «новой ситуации» необходимо «скорректировать наши взгляды» и «признать – честно и откровенно, – что наша линия была ошибочной»³⁸⁰. Ссылаясь на Ленина и на многочисленные теоретические понятия и «-измы», чтобы произвести впечатление на слушателей, Датт далее объяснял (впрочем, едва ли внося ясность), почему новая московская линия – правильная. В заключение он предупредил:

Партии сейчас предстоят такие испытания, каких ей не выпадало с самого начала ее истории… В нынешних условиях нам понадобятся все силы, и в предстоящей борьбе нам не нужны ни вялые сторонники, ни слюнтяи, ни трусы. Все ответственные позиции в партии должны принадлежать решительным борцам за партийную линию.

Для тех же, кто еще продолжал сомневаться в своей братской ответственности, Датт добавил, что «долг коммуниста – не спорить, а соглашаться», и предупредил, что «любой член партии, который… откажется от активной работы на партию, получит позорное клеймо и погубит свою политическую жизнь»³⁸¹. Нетрудно было догадаться, кому адресовалась эта заключительная угроза.

Поллит не стал отвечать первым – это сделал Уилли Галлахер, шотландец, активный политик и единственный среди коммунистов член парламента. Он обрушил на Датта весь свой гнев и заявил, что еще никогда в жизни не слышал «более беспринципного и приспособленческого выступления» и никогда не сталкивался «ни с чем столь же гнусным, подлым, презренным и грязным»³⁸². Но, сколь бы праведным возмущением ни пылал Галлахер, он остался в меньшинстве. Один за другим члены ЦК вставали и выражали незатуманенную «веру в Советский Союз» и солидарность с «позицией товарища Датта». А потом слово наконец взял Гарри Поллит.