Дьявольский союз. Пакт Гитлера – Сталина, 1939–1941

Лишь с началом Битвы за Британию в обществе начали побеждать более реалистичные взгляды. Поскольку Британия теперь боролась за собственную жизнь, пожалуй, такая заметная перемена мнения была неизбежна: люди переставали надеяться на помощь извне и склонялись к тому, чтобы рассчитывать только на собственные силы. Поэтому уже в августе 1940 года, хотя открытая враждебность к Советскому Союзу выражалась очень редко, все чаще участники опросов признавали, что ожидание помощи от Москвы – это «самообман» и даже что Советский Союз просто «ведет собственную игру»⁵³⁷. Однако, несмотря на эти постепенные сдвиги в общественном сознании, никто не выказывал явных страхов (давно пронизывавших британский политический и военный истеблишмент) перед идеологической угрозой, которую по-прежнему представлял СССР. Очень многие простые британцы продолжали, как и прежде, доверять Сталину, хоть он и сделал все для того, чтобы вера в него пошатнулась.

Конечно, страной, которую британцы отчаянно желали заполучить в союзники в 1940 году, были США. Однако в то неспокойное лето рузвельтовская Америка все еще предпочитала держаться в стороне от Европы и всех постигших ее бед. Несмотря на высокопарную риторику Рузвельта, твердившего о необходимости защищать демократию от тирании и «изолировать агрессоров», сам он оказался не способен пойти против мнения большинства, которое стояло на позициях изоляционизма (хотя в целом и поддерживало Британию и Францию) и не желало впутываться ни в какие новые обязательства перед европейскими странами. Конгресс США издал в конце 1930-х годов четыре закона о соблюдении нейтралитета, запрещавшие Америке встревать в конфликты между другими государствами и вводившие эмбарго на продажу оружия воюющим странам. В 1939 году, когда Европу охватила война, Рузвельт, как и ожидалось, заново подтвердил нейтралитет США, но все же ненавязчиво подтолкнул американское общественное мнение к мысли о том, что следовало бы оказать определенную поддержку Британии, пускай даже для этого придется пересмотреть закон о соблюдении нейтралитета, так чтобы иностранным державам позволялось закупать военную технику у США – только за наличный расчет и при условии доставки не на американских судах.

Надо отдать должное Рузвельту и его администрации: в целом они относились к Советам так же трезво и критично, как и к немцам, видя в них братьев по тоталитаризму. И взгляд этот полностью подтвердило подписание нацистско-советского пакта. Больше того, кое-кто в Госдепартаменте США и в дипломатических кругах придерживался и откровенно негативного мнения об СССР. Так, посол США в Москве Лоренс Стайнхардт порой прибегал к совсем не дипломатичному языку, говоря о властях страны своего местонахождения. Он утверждал: «[Советы] нуждаются в нас гораздо больше, чем мы в них, а так как понятный им единственный язык – это язык силы, то, я полагаю, сейчас самое время задействовать единственную доктрину, которую они уважают». Коллега Стайнхардта, помощник военного атташе Джозеф Майкела, выражался еще более откровенно, именуя «правящую иерархию» в СССР «невежественной… хитрой, коварной, жестокой и беспринципной» шайкой, которая руководствуется в своей политике «исключительно соображениями выгоды»⁵³⁸.

Сам Рузвельт, находясь вдалеке от несколько лихорадочной атмосферы, царившей в московском посольстве США, был более осторожен. Он опасался обострять уже происходивший конфликт и предпринимать какие-либо шаги, которые лишь подтолкнули бы Сталина еще ближе к Гитлеру. Поэтому он выступил против объявления СССР страной-агрессором после того, как тот в середине сентября вторгся в Польшу. И примерно так же Рузвельт расценил советскую военную экспансию на территорию Прибалтийских государств, начавшуюся в следующем месяце: он предпочел истолковать ее как антигерманский шаг, а не как попытку подчинить себе три суверенных независимых государства⁵³⁹.

Сохранять подобную тактическую осторожность наверняка было трудно – особенно после того, как ноябрьское нападение СССР на Финляндию, казалось бы, окончательно подтвердило коварство Сталина. После известия об этом нападении Рузвельт заявил, что США «испытывают не только ужас, но и возмущение», и даже задумался о разрыве отношений с Москвой. «Люди задаются вопросом, – написал он 30 ноября, – зачем нам иметь что-либо общее с нынешними советскими руководителями, ведь их представления о цивилизации и о человеческом счастье в корне отличаются от наших»⁵⁴⁰. Его реакция выразилась в возмущенных заявлениях, призывах к сдерживанию агрессора и ограничению поставок сырья Советскому Союзу, однако помогать финнам он отказался, хотя это решение, по словам финского посла, и означало подписание смертного приговора Финляндии⁵⁴¹.