Дичь для товарищей по охоте

Все-таки, наверное, хорошо, что она уехала в Ригу. В столицах — неспокойно, опять — то там, то здесь вспыхивают студенческие беспорядки. Она ощущала напряжение, которое звенело в воздухе как тревожная струна. В партии тоже неспокойно. Летом меньшевики, захватив руководство, попытались расколоть местные организации. В таких условиях единственным выходом из кризиса был съезд, однако, его созыв затруднялся примиренческой позицией ЦК и отсутствием денег. Основные средства, по-прежнему, черпались лишь из одного источника. Даже сейчас, когда она была в Риге, Савва регулярно, по ее просьбе, передавал деньги то Красину, то Дмитрию Ульянову, однако делал это, по словам Леонида Борисовича, с недовольным видом, что очень его раздражало.

Андреева снова подошла к зеркалу и, вскинув руки, покрутилась.

«А так, вроде, ничего».

Поправила волосы.

«Однако, странный человек — Красин, — подумала она. — Хочет, чтобы Савва деньги безвозмездно давал, да еще с радостным выражением лица: „Примите, мол, не откажите к полной моей радости“. И зачем Алеша не с ней? Ей одиноко здесь. Дети у сестры, а Савва в Москве. Одна надежда на него.

Мария Федоровна вынула из-под подушки письмо, которое уже знала почти наизусть, но не уставала с упоением перечитывать:

„…Не грустите, Мария Федоровна. Пройдет немного времени, и наш с Вами новый театр распахнет двери. Вы не останетесь без своей сцены. По финансам могу сказать следующее: театр опять будет на паях. На главный, мой пай в 400 тысяч будет перестроен особняк в Петербурге. По моим расчетам к 1 октября 1905 года. Архитектором я выбрал А. Галецкого, он человек толковый. Далее идут паи — Ваш, Комиссаржевской, Незлобина, а также по 3 тысячи, очевидно, внесут литераторы — Горький, Андреев, Найденов и, возможно, кто-нибудь с ними. Труппу мы составим из актеров Комиссаржевской, Незлобина и Московского Художественного театра. Думаю, Станиславский не откажет поставить на нашей сцене некоторое количество спектаклей. Вот увидите — театр Андреевой и Морозова еще заявит о себе во весь голос. А то, что все с нуля начинать — этим меня не запугать. Не впервой.

Шлю сердечный привет! Берегите себя. Савва“.

— „Театр Андреевой и Морозова“! — повторила она вслух. — Неплохо звучит! А как бы назвать сокращенно? — Она снова подошла к зеркалу. — Надо же… морщинки. Все виднее и виднее… — провела пальцами под глазами. — А что, если назвать „Театр АНМОР“? Звучит красиво! — улыбнулась собственному отражению. — Хорошо, что Савва уже сделал первый шаг — отказался от дальнейших денежных обязательств по МХТ. [30]Теперь пусть Немирович с Книппер финансируют! — злорадно подумала она. — Зря только Савва свой паевой взнос оставил. Хотя, как его взять?»

Она зашла в ванную, плеснула в лицо холодной водой, промокнула полотенцем, вернулась в комнату, подошла к зеркалу, постояла немного, прикрыв глаза, чтобы войти в образ:

— «…Волосы седые… А жить хочется! — всматриваясь в отражение, проговорила слова из пьесы „Дачники“. - …Я и не любила никогда!»

«О ком это Алеша написал? Не обо мне ли? А, может, я и правда умею любить только на сцене, оставаясь на виду, перед зрителями, способными оценить глубину игры? — пришла ей голову неожиданная мысль. — Нет-нет! Алешу же я вправду люблю!» — успокоила она себя и продолжила репетировать:

— «И вот теперь… Мне стыдно сознаться… Я так хочу ласки! Нежной, сильной ласки. Я знаю — поздно! Поздно… Я уже была несчастна… Я много страдала… Довольно!..Пройдет год — и он бросит меня…» — Мария Федоровна прервала монолог и повторила встревоженно: — «Пройдет год — и он бросит меня…»

«О ком это Алеша написал?…»

* * *

Натертый паркет блестел, как зеркало. Савва шел, по привычке, как в детстве, переступая с темного ромба на светлый, затем — снова на темный. Заметив слева на полу блик солнечного зайчика, отраженного от зеркала, перешагнул туда. Лучик замер на ноге.

— Рада, рада, что пожаловал, — в комнату вошла мать, с улыбкой протягивая пухлую ручку для поцелуя. — Не ждала сегодня. Ты, Савва, вечно, как снег на голову.

Они сели на диван у камина, рядом с круглым столиком на витой ножке. Мать подложила под локоть цветастую подушечку с бахромой: