Дидро и цивилизация России

Как видим, Дидро создал здесь классицистический образ идеального монарха, перекликающийся с вольтеровским образом Петра I. Здесь он еще более абстрагирован от исторической реальности: не случайно Дидро даже не называл героя по имени. Это просветительский идеал борца с варварством и невежеством, законодателя, заботящегося о благосостоянии и покое народа. Герой на горячем коне, поднимающийся на крутую скалу, победитель зла и варварства – эта идея была вполне реализована гениальным скульптором. Однако дидактические подробности, предложенные Дидро, Фальконе отверг. Он отвечал Дидро: «Осуществление монумента, над которым я здесь работаю, будет простым, здесь совсем не будет Варварства, Любви народов и символа Нации…»[461] Думается, что не только практические и эстетические соображения (хотя и они тоже) побудили скульптора скорректировать программу памятника. Гениальный художник, увидевший Россию своими глазами, вполне мог почувствовать, насколько фальшивым оказался бы здесь памятник Петру I с изображением «народной любви» и «наслаждающейся покоем нации»[462]. Скульптор утверждал (в письме к Екатерине II от 21 июня 1767 года), что «Петр I не нравился тем, кто его окружал»[463].

В письме, датируемом предположительно 1770–1771 годами, Фальконе продолжал развивать перед Дидро свои представления о русском реформаторе в связи с работой над монументом[464]. Речь шла о частном вопросе: в какой одежде изобразить русского царя? Фальконе изобразил Петра в «русской» одежде, несмотря на то что царь с ней боролся. Свой выбор он объяснял тем, что, избегая условностей, не хотел изображать Петра в той одежде, которую он никогда не носил. Скульптор не захотел одевать царя в доспехи не только потому, что тот их не носил, но и потому, что представляет его не полководцем, не победителем Карла XII, а прежде всего реформатором, основателем, законодателем[465]. Он считал необходимым изобразить его в одежде русского народа. Борьба с русской старинной одеждой была для Петра лишь средством цивилизации своего народа, считал Фальконе: царь боролся, собственно говоря, не с длинным кафтаном и бородой, а с ненавистью к иностранцам, которая всегда исходит от варварства, с невежественным и агрессивным чванством народа. А поскольку эта проблема казалась художнику в основном решенной в екатерининской России, русская одежда перестала иметь символическое значение.

В письме к Фальконе 29 декабря 1766 года Дидро писал: «Славьте царя Петра. Я со своей стороны буду славить Екатерину»[466]. Скульптор в свою очередь отвечал философу: «Дорогой друг, славьте Петра Первого и Екатерину Вторую» – в этой фразе уже заложена основа лаконичной надписи на памятнике, подчеркивающей преемственность двух выдающихся реформаторов России. В 1772 году художник специально обратился к Дидро с просьбой составить текст надписи на монументе. Философ предложил свой вариант, в котором перечисленные заслуги – военные и морские победы, расширение территории и заключение мира «на благо народов» – можно отнести как к Петру I, так и к Екатерине II[467]. Будучи в Петербурге, Дидро предложил еще два варианта надписи для монумента: «Petro nomine Primo monumentum consecravit Catharina nomine Secunda» («Петру по имени Первый посвятила памятник Екатерина по имени Вторая»); «Conatu enormi, saxum enorme advexit et subjecit pedibus, herois rediviva virtus» («С колоссальным усилием привезла и положила под ноги огромную скалу, ожившая доблесть героя»)[468]. Однако в результате на памятнике оказалась лаконичная надпись, предложенная самим Фальконе и отредактированная императрицей, в которой подчеркивалась связь Петра и Екатерины: «Петру Первому Екатерина Вторая»[469].

Дальнейшие оценки Петру I давались Дидро в контексте концепции цивилизации России. В маленьком отрывке, написанном для первого издания «Истории обеих Индий» (1770), Дидро впервые прямо высказывался о реформах Петра I: «Восторг, с которым воспринимали, с которым должны были воспринимать Петра Великого, приучил Европу к созданию преувеличенного мнения о его империи»[470]. Заметим, что Дидро не отказывал в уважении лично Петру I, в котором видел великого человека, и в этой связи его переписка с Фальконе по поводу монумента не была отступлением от собственных взглядов. Другое дело – Российская империя. Цели и результаты деятельности Петра могли не совпадать. Дж. Годжи верно указывает, что в этой фразе, как и в дальнейших суждениях Дидро звучит критика образов Петра и России, созданных Вольтером. Возможны здесь и другие ассоциации, в частности с основной мыслью книги Ф. Локателли «Московитские письма», опубликованной в середине 1730-х годов[471].