Дикая история дикого барина

Короче, все были счастливы. Кроме меня. Мне баллада не нравилась совершенно. Хотя родные места описываются – Galloway. По-нашему говоря, Gall-Ghaidhealaibh. Мы, правда, называем это место в быту попроще – Gallawa, или крайхеэ саутхарланд юарих Гхаллава. Всё по соседству, вышел из дома, точно, тут всё и происходило. И от этого невесело.

Меня всё в этой балладе смущает. Что за идея, что за жизненная установка такая в этом стихотворении, мне решительно непонятно. Как прямому потомку и скоттов, и пиктов.

Как назидание баллада не проходит.

Как антивоенная манифестация – тоже.

Как гимн мужеству – кого? папаши? да иди ты в жопу, самогонщик.

Этнографическая зарисовка? Мол, последним рубежом обороны против оккупантов для дварфов было – что? Правильно – какое-то пойло, возведённое безумным папкой в принцип, в символ своей несгибаемости.

Если бы стихотворение оставалось «Вересковым пивом», читать его наизусть было бы не так позорно.

Кромешная мозговая темень, называемая теми, до кого вересковый мёд дотянулся через годы, «кельтским туманом». Этих удивительных, счастливых людей полно на концертах ВИА «Мельница», на которые я ходил дважды, и дважды был оттуда унесен стыдом за происходящее.

У немцев с балладами дело было поставлено лучше. Как и всё у немцев, крепкое, надёжное, не расковыряешь пальцем, не раскачаешь ударом лба.

Моя любимая немецкая баллада, которую мне бабушка пересказывала, – про герцога Витекинда, который был язычником и резал христиан. Сам он был саксом, жил по старому закону. Вид имел устрашающий – богатырь, но немецкий такой богатырь, не такой, как русский, понимаете, наверное, разницу.

И вот в доме какого-то лесоруба, к которому Витекинд заехал по делам злодейским, видит он распятие на стене. Герцог за меч. Сейчас, мол, состоится обезглавливание христианина! Старик-лесоруб что-то закручинился от перспектив. Тут к отцу подскакивает его малолетний сынок. С ножиком в руке! Сам маленький, ножик маленький, голосок тоненький. Давай, кричит, папаша, резать язычников! Ты вон того бей топором, а я этого пырну, здорового, который тут не по делу развонялся про Господа нашего! Мол, либер папхен, их двое и нас двое! Прорвёмся!

Герцог Витекинд такое дело видит, смеётся-радуется. Какой малыш прелестный! Какой сынок замечательный! Не буду вас резать, христиане! Верной дорогой шествуете, германцы!

И уехал с криком: «Вотан! Вотан!»

На этом месте я всегда просил бабушку остановиться, потому как дальше папаша-лесоруб сына повесил за нехристианское поведение. Не до смерти, а для внушения. Мол, не надо уподобляться, сынок, врагам, то-сё. Надо, мол, добрее быть, по заповедям. Папаши в балладах постоянно играют какую-то гнусноватую роль, ничего путного от них не дождёшься.

То ли дело история Авраама и сына его Исаака.

Бесы

Были толстовцы, были. А вот достоевцев не было отчего-то. Никто не признавался.

После выхода мегасериала «Бесы» количество посвященных в существование Ф. М. Достоевского увеличилось. Только и слышишь – бесы, бесы. Кто это, что это, никто пока не объяснил, ограничиваются пересказом понятого, что хорошо.

Никто, правда, не сказал, что любой роман русской классической традиции, да что там роман, любую повесть можно назвать «Бесы» без разрыва со смыслом повествования и авторской позицией. Всё и все о бесах писали.

Проведите мысленный эксперимент. «Тарас Бес». «Мертвые бесы». «Отцы и бесы». Что ещё? «Что делать, бесы?». «Кто виноват? Бесы!». «Господа бесы». «Бесы-игроки». «Женитьба бесов».

Один Лев Николаевич Толстой глыбой противоречит бесовщине смыслов. Просто и постно стоит он против течения. Как ни крути.

Ахерон

Утром всем семейством гадали на лёгкий фарт по «Толкованию сновидений» безвременно ушедшего от нас доктора Фрейда.

Наследнику выпало: «Лишившись близкого человека, Делаж сам по опыту знал, что обычно человеку снится не то, что непрерывно занимало его днем».

Я прихлебнул из кружечки и осмотрел собравшихся из-под нависших бровей.

Племяннице Катерине попалось: «Одна очень неглупая интеллигентная молодая дама, относящаяся к типу сдержанных людей, – нечто вроде «тихого омута» – рассказывает: «Мне снится, что я прихожу на базар слишком поздно и ничего не могу достать ни у мясника, ни у женщины, торгующей овощами». Конечно, это невинное сновидение, но таким сновидение не бывает. Я предлагаю ей рассказать мне это сновидение более подробно».

– Толковая книжка! – заключил я, выхлопывая себе в ладонь сухофрукты компотные. – Знал жизнь человек. Тут ведь как? Тут или к тебе, и тогда изнеможение, или от тебя, тогда обида. Впишите эти строки сразу в предисловие.

Попробовал гаднуть на Фрейде и я. Палец ткнул в латинский эпиграф немецкого издания: «Flectere si nequeo superios, Acheronia movebo».

– Вот как, – промолвили все, дружно скучиваясь в углу, – вот вам, папаша, удаётся найти такое, что сразу ведь понятно, чем закончится. Редкое какое у нас везение… Не каждая семья так…