Дикая карта

Вернувшийся из-за мельницы Ходырев – глаза горели как в лихорадке, – приказал всем защитникам монастыря отойти в Косой, Благовещенский и Глиняный овраги, недосягаемые для пушек, чтобы расчесться и вновь разбиться по отрядам.

За капустным огородом, близ Келарева и Круглого прудов ещё кипела схватка, распавшись на отдельные поединки, но Ходырев понимал: в лоб пушки не возьмёшь. Он собирал вокруг себя всех конных. Посчитали – сам Ходырев, несколько его дворян, сотник Борис Зубов с людьми, силач Ананья Селевин и с ним немногие троицкие слуги. Мал их отряд, но внезапность устрашить может.

Пройдя Благовещенским оврагом, выскочили они позади орудий, отбили первые туры, вторые, третьи. Впереди скакал Борис Зубов – ударила пищаль, полетел на всём скаку конь под Зубовым. Литовцы, выбежав из-за орудий, хотели взять сотника живым. Но подоспел Ананья Селевин, рубя саблей, отогнал врагов от товарища. За ним скакал Ходырев, заходя с тылу к четвёртым и пятым турам. Вперёд вырвался молодой слуга Меркурий Айгустов. Пищальный выстрел попал в грудь, сразил бойца. Налетевший Ходырев отсёк пищальнику голову.

Слыша жестокий бой, из Глиняного оврага собравшиеся там ринулись вверх. И превозмогли!

В тот день троицкое воинство убило двух полковников – королевских дворян Юрия Мозовецкого и Стефана Угорского, да четырёх ротмистров.

С трубами и многими знамёнами ввели в город знатных панов, взятых живыми. А троицких людей побито было сто семьдесят четыре человека, да раненых шестьдесят шесть. Раненых архимандрит велел постричь в монахи, а убитых с честью соборно погребли у алтаря Успенского храма.

Да захватили на Красной горе восемь пищалей полуторных и всякое оружие литовское: затинные и большие самопалы и рушницы, копия и корды, палаши и сабли, бочки пороху и ядра – всяких припасов множество внесли в город.

Вокруг всего монастыря литовцев и русских изменников насчитали мёртвых полторы тысячи. Пленники да перебежчики сказали, что будет ещё с полтысячи раненых. Да ещё поведали, что послано за Лисовским, за этим аспидом, и вскоре он прибудет к обители.

На радостях от победы воеводы и архимандрит решили послать на Москву к государю с доброй вестью и подарком сына боярского переяславца Ждана Скоробогатова.

Не успели победители отликовать, как вновь открылись ворота, и скотина двинулась на водопой. И сразу же с корзинами к воде заторопились женщины – стирать накопившееся бельё.

Митрий на коне Ходырева, с рукой, лежащей на рукояти сабли, охранял стирающих женщин. Среди них была и Маша Брёхова – она сосредоточенно колотила вальком по расстеленным на мостках рубахам и не смотрела в сторону вестового, но юноша ощущал её постоянное внимание. Он был в сече! Его, как и других, могли убить! И кровь била в голову при мысли о пережитом, и хотелось излить душу самому близкому и преданному человеку.

К вечеру, несмотря на нехватку дров, истопили баню – надо ж было опосля дела помыться. У дверей собрались стрельцы и крестьяне – сидя на нерасколотых чурбаках, ждали своей очереди, перекинув за спины узелки с чистым исподним. Все слушали рыжего каменотёса Гараньку, что подмастерьем у Шушеля Шпаникова, похохатывали.

Митя стал рядом, за спиной дюжего Анания Селевина.

– И в кого это ты, Гаранька, таким языкатым уродился! Шушель твой вроде молчун, – словно бы задумчиво сказал Фёдор Карцов.

– Я ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца! – скороговоркой ответил рыжий, показав обломанный на угол передний зуб.

– А зуб-то те кто обломал?

– Маялся я ломотой зубною, всю челюсть разрывало, так бабка шепнула: поди-де к Берлюкам, там человек святой помер, ты от могильного камня отщипни, истолки и с водой толокно выпей. Боль и пройдёт. Так я возле того камня бился-бился – отщипнуть не мог, да таково невмоготу стало, что кусок и откусил. С того разу боль как рукой сняло. Правда, зуб обломал!

Вот кто за словом за пазуху не лезет!

– До конца ли ты сказку досказал, милый? – спросил, подмигивая Митрию, крестьянин Никон Шилов – тот, что стоял на стене рядом с Митрием при первом приступе. Теперь Никон уже не крестился от ужаса убийства, а разил врага в полное плечо. – С тёщей-то что стало?

– Почему ты знаешь, что с тёщей что-то сталось? – как кот, сверкнул жёлтым глазом Гаранька.

– Так тёщи… они завсегда всюду нос суют… – смутился Никон.

– Это верно. Дочь-то с подружками заговорилась, а тёща бегом в сад. Смотрит – спит зять под яблоней, кольцо на ноготок надето, куй с локоток стоит. Она обзарилась да на куй и села. Сидит – покачиват. А кольцо и соскользни на весь пёрст – вырос куй на семь вёрст. Тёщу высоко в небо унесло. Дочь хватилась – матери нет. Она и догадалась. Ну, народ, знамо дело, сбежался, хотели куй подрубить, да на счастье мужик проснулся, кольцо на ноготок сдвинул – тёща и вернулась на землю, плачет: «Прости, зятюшка!» Тут и вся сказка, а мне калачей вязка!

Мужики ухмылялись, крутили головами: ай да Гаранька, распотешил!

Дверь бани отворилась, вывалились красные, распаренные – заходи другие!

20 ноября 1608 года