Дикая карта

– Эк свечает-то как! – сказал Митрий, войдя в келью Симеона, хромца, монастырского книжника. – Ну и стужа нынче! Полнеба полыхает!

Чернец перекрестил свою седеющею бороду, вздохнул:

– Последние времена… Слава Богу, Спиридон Тримифунтский миновал, теперь светлее будет. Солнце на лето поворачивает, зима на мороз.

– Симеон, воевода велел нынешнюю вылазку записать.

– Запишем.

– Сколько же их набралось, как подкоп взорвали? Я и счёт потерял.

– Всё сочтено, – рассудительно произнёс Симеон, огладив широкую бороду.

Развернул свиток, маленькими сощуренными глазками упёрся в буквы:

– Четвёртого декабря – вылазка к турам.

– Это когда атамана Петрушку взяли, – закивал Митя, прижимая ладони к тёплой печке. – Ох и злой, чёрт. Теперь на ручных жерновах зерно мелет.

– Жрать захочешь, так и жёрнов покрутишь. Это раз. Вторая – через день к турам вышли, хотели пушку уволочь, и ногу Семейке Кобылину переломило. Третья – на Чемоданову деревню.

– Спасибо Петрушке, это он сказал, что там крестьянская скотина живёт – не всю под нож пустили.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок. И то хорошо – и животину, и мясо взяли, и Степан Напольский языка привёл. Потом…

Митрий прижал согревшиеся руки к щекам, зажмурился блаженно от тепла.

– Потом пурга пала, – печально сказал монах, задержавши взгляд на огоньке в плошке с жиром. Вспомнил он, как шёл в церковь – видел: до ветру выбежали два деревенских мальчонка – оба босые – по колкому, скрежещущему снегу.

Неделю тогда сидели, забившись, дурели от тоски и неизвестности. Когда наконец утихло, то чуть не все сидельцы захотели пойти на вылазку на воловню – раздобыть корма, разломать стены опустевших строений на дрова. Тогда злы были, могли несколько жолнёров в плен взять – не взяли, положили на месте, да десятского ранили, лошадь под ним убив.

– Пятая – по дрова в Мишутин овраг. Вроде и не бились, но без сторожи нельзя – в любой миг напасть могут.

– Говорят, ныне ляхи на Углич пошли, – печально сказал Митрий. Вспомнилась сестричка Ульяна – она Маше Брёховой ровесница. Жива ли? Страшные вести приносят перебежчики. Что литва, что ляхи, что паны, что пахолки – все баб и девок сильничают. Господи, спаси, сохрани и помилуй!

– Ну вот, – считал Симеон, – шестая – когда Михаил Павлов языка взял. Седьмая – когда коширянина Силу ранили. Осьмая, нынешняя, – вновь через Конюшенные ворота на воловню.

– Стало быть, завтра девятая будет. Михаила Павлова язык довёл, что идёт от Ростова ярославский обоз со съестным, с овсом и сеном. Воеводы порешили перенять, а то лошади скоро падать почнут.

– Господь в помощь, – перекрестил Митрия Симеон. – Ты с ними ли?

– Дворяне и дети боярские поскачут, у коих кони ещё держатся. Ну, пойду я. Ужо девятую вылазку запишешь.

Назавтра сидельцы пробрались оврагами и лесом к большой дороге, нечаянным нападением схватили два десятка саней с овсом и сеном. Но ушедшие вперёд жолнёры услышали шум, оборотили коней. Стрельцы уходили по снежной целине, у иных кони завязли, провалились в ямы. Сапежинцы взяли семерых. Монастырские вернулись измученные – ни с чем.

Иринарх, юный пономарь, схватив Митрия за локоть, горячо шептал:

– Сведи меня к Симеону! Вызнать у него хочу – мочи нет!

– А ты сам что же? – хотел было отмахнуться Митрий. Он стоял на площади, глядя на окно царского терема, где ему почудилась головка Маши Брёховой. Не хотелось вдумываться, пошто вдруг Иринарху понадобился Симеон.

Маша более не появлялась, и Митрий, вздохнув, будто сейчас заметил товарища.

– Да, ты говорил – Симеон…

– Не по чину мне самому к нему являться.

– Пошто тебе старец?

– Спытать хочу.

Иринарх стоял, опустил глаза долу, но Митрий ощутил звонкую ярость боя, исходившую от скромного пономаря. Он знал: под рясой билось сердце неукротимого воина.

– После обедни жди меня в храме, зайду за тобой.

В сумерках повалил снег, Митрий с Иринархом протаптывали дорожку к высокому крыльцу возле Житничной башни, сметали голиком снег с набухших деревянных ступеней, поднимаясь на второй ярус братских келий.

Симеон усадил гостей на лавку, оглядел их: оба юны, усы едва пробиваются; один быстроглаз, светловолос и крепок телом, другой – постник с длинными русыми волосами, но щёки по-младенчески румяны, и дух в очах горит неукротимый.

Чернец прочёл краткую молитву пред образом Сергия и повернулся к товарищам: что?

Иринарх, встав и трепеща от волнения, начал:

– Отче, к милости твоей припадаю: просвети мои сомнения, знание подай. В смятении душа моя. Ляхи – народ веры латинской, они Христа исказили. Но вот литва – и бают по-нашему, и молятся так же, и в Христа нашего верят. Откуда взялись они? Пошто землю нашу воюют?

Удивился Митрий, глядя на узкую спину Иринарха: сам он об этом же размышлял, но робел спрашивать.

Долго молчал Симеон, вглядываясь в затейливый переплёт окна. Колено своё, перебитое в Молоденской сече, не замечая того, погладил.

Слюдяные блюдца в свинцовой раме иссиня-чернели, по стенам, отражаясь от изломов слюды, скакали блики.

Чернец махнул рукой Иринарху – не маячь, сядь. Вздохнул. Светло взглянул на юнцов.