Дикая карта

– Пора! – эхом откликнулся Иринарх, поднимаясь, усмехнулся через силу: – Иоасаф сказывал, что Иринарх значит – правитель мира. Что же я за правитель мира, коли с собой совладать не могу?

Спустился вниз и побежал, высоко поднимая вязнущие в снегу ноги, к собору.

3 января 1609 года

Темно, темно и холодно. Даже в келье, где живёт воевода Григорий Борисович, к утру такая стужа, что из-под тулупа высовываться страшно. Третьего дня мужики с благословения Иоасафа амбар на дрова разобрали. Хватило лишь на одну ночь.

Холодно тулуп покинуть, но надо. Роща уже встал – править вылазку по дрова. Старец Симеон велел Митрию с казаками снаряжаться, набрать как можно больше тонких берёзовых и еловых веток – в келью к нему приволочь, берёзовые почки от цинги жевать и хвою настаивать.

Как ни старались собираться в тишине, в полупустом стане Лисовского всё же учуяли москву – кони лисовчиков заржали, монастырские кобылы, впряжённые в сани, им откликнулись.

Всё же до рощи добрались, и топоры застучали.

Митрий успел саблей нарубить берёзовых веток, связать их прихваченной верёвкой, как налетел на него лисовчик – юноша успел поднять перед собой берёзовый пук. Сабля разрубила ветки, застряла в вязанке. Митрий крутанул вязанку, выдернулась, выпала сабля из рук жолнёра. Сзади на жолнёра набежал монастырский слуга Леонтий Смирнов, сбил с ног, сам свалился. Злой казак с пикой выскочил из-за поваленной берёзы, ранил Леонтия со спины в плечо. На него налетел, как чёрный вихрь, Фёдор Карцов, пригвоздил к стволу.

Митрий подхватил Леонтия под мышки, втащил на сани, головой на вязанку, взял вожжи. Но!

Кривоносый старшина Фёдор Карцов, что был ранен полтора месяца назад, оправился быстрее других – и теперь рвался в схватку. Митрий заметил, что Фёдор успел срубить и бросить на сани несколько разлапистых еловых ветвей – не иначе как ради отвара. Рыжий Гаранька, подмастерье каменотёса Шушеля Шпаникова, глядя на Митрия, тоже рубил ветки – чтобы не мелочиться, навалил на сани три вершинки молодых берёз.

В город въехали с опаской – но лисовчики не преследовали, видать, и вправду мало их было. Не соврали, что сам Лисовский далеко ушёл, к Галичу.

После заутрени Митрий принёс пук берёзовых веток Симеону. Тот кивнул, дескать, на лавку положи, поманил вестового к себе.

– Ты везде вхож, служба у тебя такая. Знаешь ли боярских детей переяславцев? Пётр Ошушков да Степан Лешуков.

– Это те, что на ругань забористые? Как же, знаю.

– Это прежде они были забористые, а нынче чтой-то попритихли. Приглядел бы ты за ними? Не по нраву мне эта тишина.

– Как приглядеть-то? – удивился Митрий. – Не малые же робята. Носы им, что ли, утирать?

– Тебе нос впору утереть, дитя неразумное. Чую – измену они замышляют.

Митрий изумлённо замолчал. Бежать – передавать срочное – он давно привык. В дело ходил. А вот соглядатаем…

– Ты присмотрись… Иринарху то же накажи… – веско сказал Симеон. – А почки те берёзовые – скуси да жуй с толком, долго, да по дёснам языком вози. Слышь?

Митрий вышел на крыльцо. И увидел сверху: за водой с ведром спешила Маша Брёхова в старой царевниной шубейке, знать, пожалованной за расторопность. Маше ли берёзы принести? Да ведь засмеют: экий жених с веником сватается!

Ну и пусть скажут, внезапно рассердился Митрий. Вон что Симеон про цингу говорил: и зубы шатаются, и ноги слабеют, и помирает человек, словно и не было. А Машу жалко! Сирота. Кто о ней позаботится?

И пока Маша ждала очереди, успел обернуться – забежать к себе, перехватить пучок колючей крапивной верёвкой, догнал девушку уже с полным ведром воды.

Все на площади видели, как вестовой девке берёзу поднёс. Но никто не засмеялся.

– Ты жуй почки, Маша. Жуй. Мор идёт, сказывал Симеон. А берёзы мор боится.

Маша взяла ветки, прижала к лицу, улыбалась – по щекам текли блестящие слёзы.

Рождество приходилось на 4 января. В канун стояли всенощную. Не все смогли выдержать.

Всенощную на Рождество служили торжественно – и далеко за стенами было слышно согласное пение. Но свечи берегли – взять новых было неоткуда. По обители плыл запах ладана.

5 января 1609 года

Гетман Сапега регулярно старался делать записи. Не сам, конечно: «Историю кровавого Марса и мужественных дел Вельможного пана его величества Яна Петра Сапеги…» писали секретари. Но под его диктовку.

Вот теперь секретарь, водя обгрызенным пером по дорогой, заранее запасённой бумаге, время от времени поглядывал на гетмана: высокий лоб, высоко поднятые брови и длинный крупный нос противоречили маленькому подбородку с едва заметной бородкой. Узкие косицы коротких русых волос, не прикрывавших куполообразного лба, не соответствовали холёным, в меру пышным усам. Пронзительными были глаза – светло-зелёные, прозрачные, светившиеся коварством. Этими-то глазами он умел взглянуть так, что пахолки подчинялись даже против своей воли. Невысокий, не обладавший особенной силой, он подавлял своей жёсткой властностью.