Дикая карта

Митрий свалился с саней в снег – крикнул вырвавшемуся Зубову:

– Рядом!

– Взяли! – крикнул Зубов, хватая за ноги убитого изменника.

Митрий схватил за руки – они отбросили тело с дороги, чтобы проехали следующие сани. И мгновенно упали в снег, увидев нацеленные на них из-за куста ружья. Из двух стволов вылетели снопы огня. Старшина тотчас вскочил, бросился догонять убегающих. Рыжий конь Зубова остался лежать на боку, Митрий схватил узду, поднял коня, побежал за забывшим страх Зубовым.

Ворота уже затворялись, когда оставшиеся стрельцы вбежали в город. Последним въехал молодой князь.

Едва стал на место засов, как разом взвыли бабы. Иван Григорьевич, не сдержавшись, хлестнул по толпе плёткой:
– Молчать! Вас ещё усмирять!

Маша, шатнувшаяся было к Митрию, остановилась, отирая глаза рукавичкой, попятилась.

Роща стоял против сына, устремив взгляд поверх ворот:

– Много ли потеряли?

Старшины построили своих. Стали считать. Выходило, что недосчитались более пяти десятков человек, да ещё из вернувшихся – десяток раненых.

Безжалостное зимнее солнце светило на застывшие на ресницах бабьи слёзы.

Перед обедней поехали за телами убитых. Привезли больше сорока, и всё одно не хватало ещё десяти. Догадались: их взяли живыми. Среди них Наум из Служней слободы, лучший даже на Москве оконный мастер.

– За грехи наши Господь покарал нас, – горевал Иоасаф.

Отпевали, служили молебен, и пленные долбили мёрзлую землю – копали общую могилу. Раненых Иоасаф постриг в монахи.

«Убито более двухсот московитян», – записал в дневнике секретарь Сапеги. А Сапега тут же отправил гонца с хвастливым донесением в Тушино, к царьку. Пан заранее представлял себе лицо Ружинского, который читает о его, Сапеги, успехах. В том, что грамота попадёт сперва в руки Ружинского, Ян Пётр не сомневался. Не без злорадства думал он, что царёк растрачивает оставшиеся деньги на пустяки, пытаясь удержать московских перелётов, а войско давно не видело жалования. Правда, не только войско Ружинского, но и его собственное. Что не может не удручать.

9 января 1609 года

Роща распорядился – стоящим на стенах меняться чаще, дабы не замёрзнуть. Ближе к вечеру досталось идти на Житничную башню и Митрию. Тяжёлый, почти до пола, овчинный тулуп одеревенел. Пар от дыхания превращался в мельчайшие иголочки, оседал инеем на ресницах. Губы сводило. Именно поэтому Митрий, вглядываясь в белизну, не прокричал, а едва прошептал:

– Обоз!

Вскоре стало заметно, что на Ростовской дороге словно копошится кто-то. Приближались сани, нагруженные сеном.

Митрий побежал к князь-воеводе. Сначала застывшие ноги не хотели двигаться, но потом разогрелись, кровь ожила. Ткнулся в тяжёлую дверь.

– Григорий Борисович, обоз!

У Рощи сидел Голохвастый с пятью своими старшинами.

– Будем брать.

Небо над Келарской башней казалось зелёным, лишь у самой земли краснело; со стороны Житничной и Сушильной стремительно темнело, загорались звёзды. Обозные спешили в Клементьевский лагерь – скорее в тепло. Охрана дремала в сёдлах.

Тут открылись ворота возле Круглой башни – и монастырские без выстрелов налетели на обоз, двигавшийся против Служней слободы, поворотили лошадей к воротам. Охрана не пыталась сражаться – полдюжины поскакало к мельнице, полдюжины назад, к Княжьему полю.

Сена взяли семь саней, да сани со съестным припасом. Возницы, побросав вожжи, побежали вслед за охраной. Боярский сын переяславец Степан Лешуков успел словить одного мужика.

Мужик оказался его старым знакомцем – рыбаком из переяславской деревни Веськово. Его расспросили без пристрастия – сам всё рассказал. Знал он немного: что Переяславль и все слободы в округе царю Димитрию присягнули, сено и рыбу ему обещались привезти. Что Ростов и Ярославль тоже присягнули.

Роща недовольно ворчал: дескать, это мы и без тебя знаем.

Из новостей было лишь то, что в Нижнем Новгороде, сказывают, посадские сильно недовольны поборами для царька, выступить хотят. А более ничего им, веськовским, не ведомо.

Вспомнив наказ Симеона присмотреться к Степану Лешукову, Митрий не удивился, когда Степан вызвался отвести пленного мужика на ночлег – выговорил у Рощи, чтобы позволили мужику спать со стрельцами. Мужик крест целовал, что не сбежит, что присягнул царьку подневольно. Поверили.

Митрий слышал издали слова мужика, сказанные Лешукову: родные, дескать, все живы, сыты, кланяться велели.

13 января 1609 года

Когда Митрий вошёл в келью к Симеону, то увидел на его месте чашника Нифонта с глиняной кружкой в руках. Симеон сидел спиной к печке, тоже с кружкой, и улыбался – Митрий успел подумать, что и не помнит книжника улыбающимся.

– Святки! Можно и пригубить! – пророкотал Нифонт, встречая вестового. – Что, сорока, что сей раз на хвосте принесла?

Митрий моргал, привыкая к полусвету кельи.

Симеон, глядя на свой свиток, рек:

– Третьего дня записал, что сено взяли. Намедни – что посылали для дров, и была драка, и Бориса Зубова ранило. Сегодня тож, да Ярослава Стогова ранило.

– Не Ярослава, а Ферапонта! – прогудел Нифонт.