Ночью, взяв двух товарищей, переяславец Ждан Скоробогатов тайно пробрался к кострам врагов. К плотине подползали обережно, долго выжидали на снегу, благо мороз не свирепствовал, и схватили одного литвина. Тот вякнуть не успел – рот ему кляпом заткнули.
Литвин, челядинец, всё рассказал: целый день люди раскапывали плотину Верхнего пруда. Земля заледенела, и было то многотрудно, но жгли костры, почва оттаивала – и долбили её усердно заступами и всем железным, что только нашлось.
За день не сильно преуспели: плотину-то раскопали, и вода пошла в Служень овраг, но немного её вытекло, не до дна. На страже осталось десятка три человек, остальные в табор ночевать утянулись.
Тут уж долго никто не раздумывал: без воды помрём! Не считаясь в темноте, валом решили выйти из города – только без пальбы пищальной.
Собрались уже открывать Конюшенные ворота, как от Круглой башни, путаясь в рясе, прибежал пономарь Иринарх.
– Там! Измена!
– Да говори ты толком! – прорычал Роща, схватив Иринарха за плечи.
Иоасаф, сделав шаг вперёд, перекрестил Иринарха, молвил:
– Говори, дитя Божье!
– Человек спустился по верёвке со стены, где Нижний монастырь, к мельнице побежал. Вдруг закричал!
– Отец! Я мигом! – бросил уже на бегу молодой князь.
Но взять беглеца сам не успел: подскакав к воротам, он увидел их открытыми, и внутрь втягивались стрельцы, таща кого-то силой.
Старшина-переяславец Юрий Редриков признал в беглеце одного из своих людей – сына боярского, что был товарищем двум изменникам. Знать, предупреждать побежал!
Хотели допросить – не успели: беглец без покаяния помер прямо на руках у поймавших.
Вышедшие из Конюшенных ворот к Верхнему пруду напали на литовскую охрану и всех перебили.
Работники монастырские в воду ледяную влезли, нащупали устья труб, очистили их от ила и глины. Видно, освободили от спуда сами источники – верженцы, кои пруд питали. Потому как к утру лёд на опорожненных было прудах в самом монастыре поднялся, вода встала с краями и вскоре потекла ручьём прямо мимо Троицкого собора к стене. Срочно пришлось расчищать старую трубу, ведущую наружу, чтобы стены да башню Водяную не подмыло.
Возвращаясь от Верхнего пруда, работники кричали громко – вели кого-то, толкали в спину.
Митрий, падавший с ног от усталости, присмотрелся – и рот раскрыл: то был изменник Петрушка Ошушков, полуголый и босой, с всклокоченными волосами. Он молил, захлёбываясь рыданиями:
– К Иоасафу меня сведите, братцы! К игумену!
Отвели к игумену. Тот не спал, на молитве бодрствовал. Вышел на крыльцо.
Пал Ошушков в ноги Иоасафу, молил не убивать его, каялся и плакал. Рассказал о страшной смерти, которой по воле Сапеги умер Степан Лешуков. О своём побеге из Клементьевского стана во время ночного переполоха.
– Бес попутал, отче! Дозволь вину искупить!
Замерла толпа, ожидая слова Иоасафова.
Поднял он высоко голову.
– На сегодня довольно смертей. Кровью вину искупишь. Редриков! Ты со товарищи за него головой отвечаешь!
И удалился в Троицкий собор – истово перед ликом Сергия молился, просил путь осветить.
После заутрени старшина Юрий Редриков, суровый и скорый, явился к князь-воеводе: верёвка-де, по коей вор со стены спускался, до земли не доставала, тот спрыгнул и жилы на правой ноге у поясницы себе порвал, окаянный. Вопли его на башне и услышали.
– С каких это пор в переяславцах воровская сила угнездилась? – тихо спросил Роща.
Редриков опустил голову.
– Надо бы дознание учинить, – медленно говорил Роща, – да люди нынче дороги. Слабеют. А тут ещё измена завелась. Кто обитель Сергия и Никона оборонять будет?.. Один ли он был, или с ним кто вместе бежал?
Перед обедней повелением воевод всех перед Троицей построили – и стрельцов, и казаков, и слуг монастырских, и даточных людей. Всех учли: кто мёртвым лежит, кто ранен, кто на башнях сторожит.
Иоасаф после обедни проповедовал горячо. Верил в помощь Господню – и все верили: враг плотину разрушил, а вода течёт пуще прежнего. Как не поверить? И беглеца-иуду покарал. Уныние – смертный грех! Не поддаваться унынию надо, а биться с ворогом! В этом наша правда и вера святая!
Одушевлённые, порешили старшины завтра на вылазку отважиться. Дрова вновь кончались, а стан Лисовского стоял почти пустой, так постройки можно бы по бревну на дрова раскатать.
На рассвете открыли Святые ворота, и сильный отряд вышел к стану Лисовского. Мужики с топорами уже начали разбирать надолбы, когда из-за строений вражеского табора поднялись стрелки с ружьями, ахнули выстрелы, в полном вооружении невесть откуда выскочило с десяток всадников и выбежала пехота. Крестьяне отбивались у туров топорами, возницы разворачивали сани – стрельцы и казаки бились саблями – но кто-то крикнул: «Измена!» – и не устояли монастырские, побежали в гору, к воротам.