Дикая карта

Алексей Голохвастый занялся размещением отряда в восемьдесят человек. Слуги монастырские, что из Москвы прибыли, по своим разбежались.

Роща поманил Митрия:

– За воеводой следуй. Ежели что потребуется – ко мне беги, будем думать.

Но Митрий не успел побежать за Голохвастым.

За городом, вдали, раздался барабанный бой. Он не смолкал и, раскатываясь под опустившимся небом, пробирался в самое нутро.

Воеводы и атаман поднялись на стену.

Внизу, там, где когда-то была верхняя стена Подгорного монастыря, с саней спрыгнул мужик в красной рубахе. Оттуда же сволакивали обрубок дерева. Рядом, связанные, стояли четыре сухановских казака.

Над всеми на вороном коне возвышался пан Лисовский, белые перья покачивались над головой. Красив пан: лицо чистое, брови прямые, глаза твёрдые, карие, нос прямой, усы соразмерны, шея мощная, короткая борода очерчивает твёрдый подбородок. Красив пан – но недоброе светится в его очах.

Видят со стены: с первого казака сорвали одёжу, кинули тело на плаху. Задудели дудки – и кат принялся казнить пленника, глумясь над его телом. Сбежавшиеся враги откликнулись воплем.

У Митрия ноги отнялись, дыханье перехватило. Когда в бою увечат – это одно. А тут…

Кинули на плаху второго – задудели, заржали – и вторая голова покатилась в снег.

Сухой подскочил к Роще:

– Что делают, суки! Пальни в них!

– Пороху нет, – горько опустил голову Роща.

– Тогда я на вылазку! – вскричал атаман.

– Нет! – рявкнул воевода, – вас как курей ощиплют. Их тысячи! Чудом проскочили – благодарите Бога.

Казаки Сухана взорвались проклятиями – кровь третьего товарища обагрила пригорок – и тут же палач нагнул голову четвёртого.

Монахи читали отходные молитвы.

А палач на виду у всех ругался над мёртвыми телами.

Дудки умолкли, и до Круглой башни донёсся крик Лисовского:

– Всех вас… вошь… передавим!

– А-а-а! – вопли поляков и литвы сливались в один звук.

– Братцы, простите, братцы! – крестился Сухан Останков. Губы его дрожали.

– Казнить пленных! – вдруг донеслось из толпы на стене. Митрию послышалось, что это был голос Фёдора Карцова. И уже через мгновение все монастырские в один голос кричали:

– Казнить пленных!

Роща и Голохвастый переглянулись, и Алексей Иванович, сжав тонкие губы, кивнул:

– Казнить.

Оба спустились к Иоасафу, стоящему подле ворот.

Григорий Борисович твёрдо сказал:

– Отче, Лисовский казнил четверых казаков, над телами страшно надругался. Благослови, отче, казнить пленников!

– Всех? – жёстко вопросил Иоасаф.

– Всех! – ответил Роща.

В молчании стоял Иоасаф, опустив голову. Потом поднял её и рек:

– Благословляю! Грех беру на себя.

И, покачнувшись на повороте, нетвёрдой походкой удалился в Троицкий собор.

Там, оставшись один, беззвучно шевелил губами, на сводя глаз с золотого оклада Троицы. Весёлым зелёным светом сияли изумруды в венце, ярым солнцем на закате светились рубины, ласкали глаз лалы. Для них, для тех, что за стеной, это вожделение – золота, богатства, власти. Для нас, здесь, в обители, – преклонение: Господу отдать самое дорогое. Господь может карать – но пока он не явился второй раз на землю, карать приходится людям. И кровь заливает святую землю. А грех решения – на нём.

Против Красной горы, за Плотничной башней, встали стрельцы и казаки. Из Конюшенных ворот к старой токарне вывели сорок два человека литовских пленников – и знатных, и простых. Палач, засучив рукава посконной рубахи, подвязав кожаный передник, поудобнее поворотил плаху, опробовал в руке топор.

С Красной горы, от туров, смотрели на месть с ожесточением.

Но не успели ещё гонцы донести о содеянном Сапеге, как задудели рожки на взгорке, что над Верхним прудом. Из табора Лисовского выскочило множество народу – но залп из пушек отогнал лисовчиков от взгорка и дороги к воротам. На пригорок под охраной казаков Сухана вывели девятнадцать человек казаков-лисовчиков да изменников, что пристали к пану, и вновь была палачу работа. Кровь за кровь.

Изменники взвыли, глядя, как падают, катятся головы их родичей и побратимов. А со стороны Княжьего поля бежали те, кто был свидетелями казни первых сорока двух человек. Но не на Сухана – в ярости кинулась толпа на самого Лисовского. Верные пану казаки сгрудились вокруг предводителя, но толпа пёрла прямо на пики, кричала исступлённо, желала растерзать виновника гибели товарищей. Уже чей-то засапожный нож из гущи людской пролетел в сторону пана Александра, попал в чужого коня – конь взвился на дыбы, понёс. И кончилась бы здесь жизнь Лисовского, если бы на дороге не затрубил рог самого Сапеги. Раздался грозный голос:

– Назад!

Толпа отхлынула.

– Утром жалованье выдам! – крикнул Сапега, сверкая зелёными глазами, держа пистолю наготове. – Мятежа не потерплю! Ротные! Построить свои роты! Развести людей по местам! Кто не разойдётся – враз к дьяволу отправлю.

Роты неохотно строились.

– Я тебе должен! – пытаясь усмехнуться, проговорил Лисовский, скача рядом со спасителем назад, в Клементьевский лагерь. Однако глаза пана не смеялись.

– Ты даже не знаешь, как много! – зло ответил Сапега.

26 февраля 1609 года

Запись в дневнике Сапеги: