Дикая карта

– Други мои! Товарищи! – начал не спеша. – Беда на земле русской. По нужде великой оставляю я воеводство своё, иду на Русь – на выручку Москве и Святой Троице, постоять за правду, за отечество. Простите меня на том, товарищи! – снял Жеребцов шапку, народу поклонился.

Загудел народ – не ждали таковых слов от воеводы, растерялись спервоначалу.

– Стрельцы мои – люди государевы, и служить мы должны государю. Со мной пойдут, будем биться с ворогом. А из народу охочего… Кто желает промышлять – здесь оставайтесь, и зелье пороховое вам будет, и хлеба вдоволь. И Мангазею, и зимовья наши тоже беречь надо, неровён час – лихой народ с верховья Обского пожалует. Кто желает на Русь вернуться, города и сёла из беды вызволить – со мной пожалуйте.

Отозвалась толпа сотней голосов:

– С тобой пойдём, Давыд Васильевич!

К вечеру всех пересчитали, в полусотни со старшинами сбили. Оказалось три сотни промышленников – тазовских, обских и туруханских, да полсотни стрельцов государевых – часть всё же пришлось оставить в зимовьях.

Да две тысячи вёрст до Великого Устюга.

Выменяли на железо оленей – столько, сколько могли продать самоеды. Мчались вихрем. После Камня зимовья пошли часто, народ спешно собирался и пристраивался к отряду. К десятому апреля, выслав вперёд гонцов для упреждения, прибыли в Соль Вычегодскую – уже более шестисот человек. На ходу сысольские люди пристали.

С Вычегды послали гонцов в Архангельск – людей на помощь скликать.

Троице-Сергиева обитель

Маша Брёхова сидела в больничной палате возле узкой постели Иринарха. Юноша слёг от цинги. Качались зубы, ныли суставы и кости, мир кружился вокруг ложа, и странные видения носились пред очами пономаря.

Девушкам не дозволено было ухаживать за мужчинами, тем более монастырскими служителями. Но уже давно ухаживать было некому, и Иоасаф благословил милосердие инокинь и послушниц.

– Вижу я, Маша, – шептал Иринарх, – вижу я снега бескрайние, и над ними образ Сергия светится, как солнце. Идут по тому снегу воины Христовы – кто на лыжах, кто на санях едет – и от ликов их исходит сияние. И молвит мне Сергий: дескать, вам на выручку идут – из царства света, вас спасут и уйдут – в свет.

Юноша почти не различал Машиного лица, глаз, ресниц, угадывал только округлую щёчку с ямочкой – ямочка появлялась, когда девица улыбалась.

Маша провела рукой по спутанным волосам Иринарха:

– Спи, тебе спать надо!

– Не могу я спать! Я свет видел! Скажи о том Митрию, что у воеводы вестником.

– Скажу, скажу!

Голос Маши убаюкивал, утягивал в сон.

– Что слышно?

– Всё то же. Вылазки, осада. Ты спи, спи…

Митрий потерял счёт дням. Если бы не Масленая неделя – совсем бы сбился.

Пришедшие из Москвы Сухановы казаки пробудили было замерзающее население монастыря. В округе чувствовалось какое-то брожение, и единственный способ узнать о происходящем был прост: захватить языка. Потому 1 марта казаки захватили двух языков, но они толком ничего не знали. Требовалось взять крупную птицу, и 6 марта, о Масленичной неделе, казаки пешими выбрались на Ростовскую дорогу, к турам, и сидели в засаде, пока не показался отряд конных. Впереди скакал-красовался сытый нарядный пан. Тебя-то нам и треба!

Фёдор Конищев кошкой прыгнул к коню, увернулся от сабли, нырнул к конскому животу и подрезал подпруги. Пан грузно свалился вместе с седлом.

Конные пустились было в погоню за пешими – но снег, покрытый жёстким настом, не выдерживал коней, те проваливались и резали ноги о края наста. Пришлось вернуться на дорогу.

Пан Маркушовский оказался знатной добычей. Он рассказал, что намедни Сапега получил от Тушинского царька грамоту о победе воеводы Просовецкого под Суздалем. Над кем победы? Да над теми людишками, что за Шуйского царя выступили. Да просит, дескать, Лисовского под Кострому отправить с несколькими ротами – собрались там воры, идут от Романова на Ярославль. Да Муром от Тушинского царька отложился, туда тоже роты две бы послать, а далеко, и дороги теперь опасны – везде народишко шалит.

Надеждой вспыхнули сердца осаждённых: воры для Тушинского царька – значит, те, что за Шуйского. Только нет у них ни оружия толкового, ни пороху. Что они смогут против злых, безжалостных лисовчиков?

Масленицу праздновать было нечем. Где ж ты масла для блинов возьмёшь? И блины – эх, мечта! Да и к Великому посту готовиться нынче казалось нелепым, если вся зима – сплошное говенье. Калачи, однако, для братии испекли.

Митрий уже давно не летал по обители, как в первые месяцы осады. По поручениям он ходил, и каждый шаг давался с трудом. Воевода Алексей Голохвастый слёг – заскорбел ногами.

Маша, ставшая близкой из-за болезни Иринарха, говорила ласково:

– Ты ходи, Митя, ходи, ходячего хворь не берёт.

И это мягкое «Митя», и плавный голос её напоминали мать.