Дикая карта

На другой день черкесы вместе со своими сытыми конями прошли по Ростовской дороге мимо Служней слободы – и скрылись за холмом. Человек восемьсот насчитали, около пяти рот. Монастырские слуги, которые знали всё, толковали: дескать, послали их во Владимир, дабы посадить на воеводство Матвея Ивановича Плещеева, того, что Колодкин сын. Роща скрежетал: того Плещеева царёк в боярство произвёл: «Этакий паскуда теперь со мною вровень?»

Атаман Сухан Останков об ином говорил: теперь, баял, от Владимира головёшки одни останутся. Всё пожгут иуды. Не им русского человека жалеть. Черкесы эти – народ буйный. Кто к ним только не приставал! И горская кровь, и турецкая, и крымчаки намешались, и бог весть кто. Да и наши казаки не милостивее.

Митрий, слыша эти слова, тосковал по Угличу, по дому родительскому. Безвестность томит, а пуще того – горечь, что не поможешь ничем, не оградишь, не прибежишь на выручку. Ни одна вылазка до Углича не доберётся. Везде заставы вражеские, везде иуды и латиняне. Теперь вот ещё и черкесы. Ох, горе!

Ещё через три дня в ту же сторону проехали несколько телег, протащили три пушки. Пути-дороги вот-вот урвутся – куда ж с пушками-то тащиться? Видать, худо дело под Владимиром, раз пушки понадобились. Следом прошли казаки – Сухановы ребята по одёже узнали донских. Ох, не двести ли? А то и поболе… Далее насчитали рот шесть литвы. Не узнали только, что во главе литвы сам Лисовский покинул свой табор.

Думали: откуда этот лис Сапега столько народу берёт? Кто ж их прокормит? Не иначе всех крестьян обдерут как липку.

9 апреля по утреннему морозу монастырские смогли выбраться на вылазку – за дровами. В таборе Лисовского было почти пусто – кто ушёл под Суздаль, кто к Ярославлю, кто шарил по деревням – отбирал у крестьян оставшееся на посев зерно. Помешать монастырским не могли. Если бы напали – не было бы сил отбиться. Совсем народ отощал, обезножел, а пуще всего зубы да дёсны болели – и хлеба не сгрызть, кровоточили. Митрий держался из последних сил, не уходила из души боль о смерти Иринарха. Боялся он и за Машу: девушка столовалась у царевны-инокини, да цинга – она ведь и сытого не жалеет. После того случая на башне, когда прижал её к себе, боль с особой силой резала сердце при мысли о Маше – не занедужила бы, не забрала бы её смерть. И она стала нежнее смотреть на юношу, и сама останавливалась, разговаривала с ним ласково, поправляя выбившуюся из-под скорбного плата прядь.

Соль-Вычегодск

В Соль-Вычегодске Жеребцов на три дня задержался у братьев Андрея Семёновича и Петра Семёновича Строгановых. Братья сами вышли из своего многооконного дворца встречать Жеребцова, оказали честь – спустились с крыльца.

Жеребцов отрешённо глядел на их крупные лица, окладистые бороды, собольи шапки, крытые бархатом шубы на соболях – отвык от роскоши. Старший брат держал в руке окованный посох, украшенный затейливой резьбой.

Его отряд расположился на посаде, баню справили, отъелись. Сам Давыд Васильевич стоял в крепости у братьев, говаривал с ними подолгу – невесть какими путями знали они о многом явном и тайном, что в государстве свершается. Хотя почему же невесть какими? Русь без соли да пороха не живёт. Купцы всюду проникают. Соль много где варят – и в Русе, и в Нерехте, и в Тотьме, и в иных местах. Но более всего – здесь, на берегу Вычегды. Да и зелье пороховое тут многие готовят. Самый чистый порох для пищалей – в Кирилловом монастыре на Белоозере. Но кто поставляет поболее пудов, чем белозерские? Знамо дело, люди Строгановых. Меха, соль да порох – вот богатство рода Аники.

Строгановы знали, что стал царёк-самозванец на Волоколамской дороге, в Тушине, лагерем. Двор свой завёл, думу боярскую и патриарха ручного. Но царевич Димитрий со своей царицей Маринкой – лишь куклы в руках поляков. Всем заправляет Ружинский – этот имение своё заложил, да на взятые деньги войско снарядил – Москву воевать. Ружинский царька в ежовых рукавицах держит. Второе – Сапега. Тот хитрее, у него и лис на гербе написан. Он Троицкий монастырь в осаду взял. У него на поводке Александр Лисовский – цепной пёс. Как спускают его с поводка – так и кидается он волком на добычу.

Сказывают, вышла у них, у ляхов, замятня с королём их Жигимонтом: не понравилось шляхте, что Жигимонт езуитов да чужаков приголубил, шляхту притесняет. Восстала шляхта на короля, и Лисовский в зачинщиках, бились они – и победил король. Лисовского из страны изгнали. Вот он и подался на Москву – счастья пытать. По обличию лыцарь, по ремеслу – разбойник.

Знали Строгановы и то, что Скопин получил от шведов обещанную помощь и вот-вот двинется из Новгорода на Тверь. С ним бы соединиться, на Тушинского вора пойти – вместе вернее будет.

А что народишко шатается – так народ всегда шатается, когда руки твёрдой нет. Вот наши, говорил Андрей Семёнович Строганов, по струночке ходят. У нас не забалуешь. Но и мы мужика не забижаем, по правде живём.

Давыд Васильевич знал – мужик у Строгановых зажиточный. Да ведь худому-то тут, на Вычегде, не прожить: зимы таковы, что без достатка враз околеешь.