Дикая карта

Мать, отец и сестра уже не снились, как прежде, – увиденные Митрием смерти заслонили, отодвинули образ семьи, – но гранёной иглой образ этот вошёл в сердце, и оно каждый раз отзывалось ноющей болью, когда за ворота выезжал весёлый прежде чашник Нифонт – увозил подалее от обители целый воз трупов. Смерть не разбирала – монах или мирянин: на возу все лежали вповалку, бабы рядом с чернецами, и в могилу, выдолбленную подле обугленных остатков Служней слободы, валили всех скопом.

Каждый раз, как удавалось нарубить веток, Митя жевал почки и даже сами ветки. И Машу просил: жуй, жуй. В тишине кельи грезил – почему-то о том, как мальцом собирал щавель на опушке, совал в рот и жевал до зелёной слюны, как рвал и грыз сочные стебли свербиги, по вкусу похожие на репу, как ставила стряпуха в печь пироги-пистишники. Всё остальное становилось незначащим, далёким. Только кислота щавеля… да, и ещё смородина! И чёрная, и красная – что росла в родном Угличе подле Каменного ручья. Журчание свежей воды, кисти спелой смородины, пронизанной солнцем, алые камни в венце Богородицы, вспыхнувшие в луче, ворвавшемся в узкое окно под куполом…

Так 9 марта начался Великий пост.

Казаки атамана Сухого Останкова вкупе с иными, кто был в силе, в погожие дни выезжали по дрова и по воду. Враги им препятствовали редко – в таборах было малолюдно, многих Сапега по велению Тушинского вора разослал усмирять бунты. Раз уж назвал вора царём, присягу принёс – исполняй его волю. Выходит, сам себя выбора лишил. Но иначе в наше время не выйдет – чернь не поймёт, оружия за тебя не поднимет.

Житничный старец Симеон, исхудавший, с заострившимся лицом, – как только держался? – по целым дням писал, трудясь над каждой буквой, благо запасов бумаги в обители хватало. Писал он по поручению Иоасафа – письма во все города русской земли: как только сапежинцы и лисовчики поразбрелись от обители, как только стало возможным выходить из монастыря, так и понесли люди хожалые письма настоятелевы во все стороны. От имени Иоасафа и всего собору Троицкого призывали грамоты повиноваться власти царя Василия Шуйского, не поддаваться на лесть Тушинского вора, твёрдо стоять в вере православной.

Подкрепляя себя ложкой мёда в день, дабы удержаться на ногах во время службы, грезил Иоасаф: виделась ему подкова высоких холмов, увенчанных церквами, заливные луга Протвы и прежняя его обитель – Пафнутьев монастырь подле древнего Боровска. На скате холма в обрамлении сосен – старый яблоневый сад. Яблони с плодами сочными, крепкими, сказывают, повелись с тех пор, как сам святой Пафнутий сады разводил. И снилось настоятелю – не игумен он ещё, а молодой чернец, и послан он яблоки сбирать, и утомился, и замечтался, и в траву сухую лёг, в небо ясное смотрит – и облака белые по лазури плывут, и ёж меж яблоневых корней скоробленными листьями шуршит, и яблоком спелым, треснувшим пахнет так, будто благодать Господня от этого плода на весь мир изливается.

А внизу, за прудами, белокаменная церква Рождественская стоит, как при Пафнутии стояла, князем Дмитрием Шемякой построенная, и венец мученический над нею сияет – и было сие от начала, и пребудет так вовеки.

17 марта 1609 года

Учинили вылазку на речку – и воды набрать, и языка, ежели удастся, взять. И подскочили тут лисовчики – с топорами, и было дело, и ранили Фёдора Карцова. Вот же казак, и так ни одного места живого нет – весь в ранах, а заживает как на собаке, и вновь рвётся в дело.

И в тот же день, желая языка, вышли ещё на заставу, на дорогу Ростовскую. И было второе дело, и тут Рахмана Шихозина убили – того, у коего усадьба Рахманцево на Московском пути стояла. Да в тот же день, видя опустение в таборах вражеских, отпустили воеводы на Москву, в полки, киржацкого служку Иванка Лукьянова да Осинава приказу Пуляева стрельца Филипка Ондреева со товарищи пять человек.

Прошли через заставы от царя к воеводам белозерцы Климко да Завьялко Амфимовы, принесли вести о том, что сотворилось на Москве под конец Масленой недели.

А сотворилось неладное: князь Роман Гагарин, да дворянин Тимофей Грязной, да рязанец Григорий Сумбулов, да Молчанов Михаил со товарищи – в думу боярскую вломилися, не пьяны – хмельные речи говорили. Дескать, царь Василий глуп, дела его нечестивы. Непотребством занимается, перелётов приголубливает, а вора погубить не может. Народ мрёт без счёту – что на Москве, что по городам да весям. На кой нужен такой царь, который царство своё уберечь не способен? Своим не верит, от шведов – врагов заклятых – подмоги ждёт!

Бояре молчали, с мятежниками не спорили. А когда толпа хлынула на площадь, тихонько разбежались по своим дворам. По пути людишки патриарха Ермогена подхватили, поволокли, грязью да навозом швыряли, поносными словами ругали. С Лобного места кричали, дескать, царь без закона сидит, земли на него согласия не давали!

Тут тушинские лазутчики явились. Стали вещать о царе Димитрии.