Дикая карта

Михаил Васильевич Скопин помнил Жеребцова с детства – воевода часто бывал на Москве. Перед отбытием в Туруханск Давыд Васильевич надолго задержался в столице, тщательно оговаривал посылку припасов и порохового зелья в края сибирские. Тогда Скопин уже ходил в бой на сторонников первого лжецаревича, знавал запах крови и вкус битвы.

Молод, молод князь-воевода. По знатности его стяги впереди. По опыту – Давыд Васильевич старший.

Жеребцов в схватку не лез и своих охотников не пускал. После битвы явился к Михаилу Васильевичу, вызвал его на берег Волги – дабы ни за каким пологом длинные уши не спрятались. Тут и признался, что привёз из Сольвычегодска по просьбе Строгановых серебро для расплаты с наёмниками.

– Неужто? – выдохнул Скопин – и крепко обнял старшего товарища. – Спас ты меня, Давыд Васильевич, выручил! Теперь повоюем!

– Так-то оно так. Однако Акир Премудрый рек: не рожон – не сын, не окуплен – не холоп, не вскормя – ворога не видать, – внезапно помрачнев, сказал воевода.

– Ты это к чему, Давыд Васильевич? – князь развеселился и не хотел понимать Жеребцова.

– К тому, что никогда шведы не были нам товарищами. Вечный бой с ними. Не на них бы эти деньги пустить, а своих людей одеть-обуть, оружие им доставить. Плохи дела на Руси – татары крымские вновь на нашу землю лезут. Сказывают – уже к Серпухову пробираются. Сёла огнём сжигают, народ в полон тащат.

– Что ты, что ты! – Скопин был горд победой и не хотел слышать о беде. – Видел, как бились шведы нонеча?! Аки воины Цезаревы.

Жеребцов склонил голову, сказал коротко:

– Я своё послушание выполнил.

Позже, в шатре, совещались втроём с Пунтусом. Победа над Зборовским была неполной – из Тверской крепости тот мог наносить урон Скопину и союзникам, но переправе через Волгу он уже не мог помешать. Договорились действовать сообща: Скопин со шведами возьмёт Тверь, переправится и двинется на судах и конно вниз по Волге. Жеребцов птицей долетит до Костромы, возьмёт Ипатьевский монастырь и повернёт со своим ополчением вверх по Волге на соединение со Скопиным.

Встретиться условились на середине пути, в Никольском Калязинском монастыре. Место окружено болотами, дорога одна – со стороны Углича, её перенять легко. От поляков безопасно. Соединившись же, идти на Троицу да на Москву.

Едва уговорившись, Давыд Васильевич ринулся назад, в Кострому.

Ипатьевский монастырь

Груздь встретил Жеребцова радостно – Лисовский от Костромы ушёл, вокруг монастыря протянулся широкий ров и внушительный вал, подземные ходы довели до самых стен. Один подкоп люди Вельяминова услышали, встречный из башни прокопали и ход обрушили. О двух иных не ведают. Ходы неглубокие, узкие – вода близко. Глубоко поведёшь – затопит.

Крестьян Груздь распустил, заплатив серебром, как уговорено.

Строгановы ещё припасу прислали. Только вот одно тревожит: не додумали мы! Ежели ход прямой, то те, кто пойдёт вервь запалить, убежать успеют. А мы ходы коленом повели, так из крепости их обнаружить труднее, но ведь и убежать не удастся!

Закручинился Давыд Васильевич: ведь и правда, не додумали! Как же быть-то? А долго возиться с Ипатьевским уже нельзя: надо спешить под Калязин.

На чужой роток не накинешь платок – об этой беде в войске толковали уже все: и казаки, и стрельцы, и ополченцы. Когда Жеребцов проходил мимо, замолкали вопросительно.

Пора, пора было взрывать стену. Но Давыд Васильевич медлил: немало смертей видел он на своём веку, но всегда, отдавая приказ, надеялся он, что человек останется жив. А теперь приказ означал верную гибель.

На третий день после обедни в избу на монастырском посаде, где стоял воевода, явились два костромских служилых человека – Костюша Мезенцев и Николай Костыгин: тёмные волосы, рано поседевшие бороды, горящие глаза, чистые рубахи. Перекрестились истово в сумраке избы на Спасов лик. В пояс поклонились воеводе. За ними следом вступил священник церкви Собора Пресвятой Богородицы с храмовой иконой в руках.

Николай Костыгин коротко сказал:

– Мы подожжём вервь огненную.

– Исповедались и причастились еси, готовы мученические венцы приять! – торжественно молвил священник.

– Что ти принесём, Матерь Божия? Ты, Мати, сына своего принесла в жертву! Неужто мы той жертвы недостойны будем? – тихо произнёс Костюша.

Жеребцов перекрестился:

– Господи, прости грехи наши!

Обнял служилых, крепко сжал.

– Быть посему! Ночью приступ! – Приказал: – Позвать сотских старшин!

И ахнул взрыв, распалась, рассыпалась северная стена, покосились надвратные церкви, трещины пошли по стенам величественного Троицкого собора. Рванулись в светлеющее небо души православных – Костюши Мезенцева и Николая Костыгина – рванулись и растаяли.

Двинулись на приступ стрельцы да казаки, служилые люди да крестьяне. Не устояли изменники, сдались Жеребцову.