Дикая карта

Симеон вспыхнул:

– Как это – отвернулся? На всё воля Господня! Даёт он нам через страдания от греха очиститься. Чтобы человеки вновь его возлюбили. К свету повернулись. И литва – не враги нам, но лишь овцы заблудшие…

Чернец повернулся в сторону двора, лицо его, только что грозное, разгладилось, осветилось:

– Ты ступай, милый. Вон девица твоя по воду идёт – поклоны низки, вопросы тихи, ответы мягки, приветы сладки. Добра, благочинна. Токмо о душе своей не забывай!

Митрий, углядев в солнечных бликах Машу, скоро поклонился Симеону и помчался через двор.

Вновь шумнее стало окрест обители, многолюднее. Прибывали воровские отряды. К воротам крепости подходили русские изменники, вели речи прелестные: дескать, мы немецких людей и князя Скопина побили, а воевод его захватили, и сам князь Михаил Васильевич бил челом на всей воле панской.

И дворяне подъезжали, старшин кликали, спрашивали:

– Не мы ли были с Фёдором Шереметевым? И вот все мы здесь. На что вы надеетесь? На силу понизовскую? Да откуда ей взяться? Мы же узнали своего государевича и верно ему служим. Царь Дмитрий Иванович нас пред собой послал. Покоритесь же ему! А коли не покоритесь, придёт он под монастырь со всею силой и уж тогда вашего челобитья не примет!

– Что же он за год-то до нас из Тушина дойти не сподобился? Неужто ножками скорбен? Мы его давно ждём, так и передайте! – задирал со стены Фёдор Карцов.

– Фёдор, а Фёдор! – кричали ему снизу, узнав. – Коли придёшь к нам, так твово поместья не тронем. А коли останешься, так всё до нитки разорим, по ветру пустим.

– Ах вы бляди румяные! – кричал Карцов. – Давно не слыхал я шипу змеиного!

Стрельцы и казаки со страстью наблюдали за перебранкой, сопровождая слова ядрёными послесловиями.

Когда же подъехали к воротам Михаил Глебович Салтыков и тушинский дьяк Иван Грамотин, вызывая на разговор знатных троицких людей, брань стихла. В тишине открылись ворота, выехал на коне сам воевода Григорий Борисович Долгоруков с сыном. Грозно смотрел он на воеводу Салтыкова.

Салтыков говорил, прельщая:

– Покорись, Григорий Борисович. И Москва уже покорилась, и царь Василий с боярами у нас в руках.

Грозно ответил Роща:

– У тебя ещё молоко на губах не обсохло, когда я государю природному служил. Всё ли сказал ты мне?

– Одумайся, воевода, чего ты жалеешь? Нас тысячи, а у вас здоровых два десятка осталось. Покорись!

– Царю небесному покорюсь я. Ступайте прочь, пока из пушки не пальнули!

Развернулись отец с сыном – прочь поскакали, к воротам, махнув рукой пушкарям. Насилу Салтыков утёк.

6 августа гетман Сапега объезжал монастырь с полковниками и ротмистрами. Он третьего дня прибыл от Дмитрова, где караулил якобы посланную от Москвы рать. Не дождался – вернулся к Троице. Притягивала она его своей недоступностью, манила богатством, скрытым за семью печатями. А тут ещё пан Зборовский из-под Твери пожаловал – едва от удара оправился, сразу прискакал. Задирал этот щенок гетмана – насмехался:

– Что стоит ваше бездельное стояние вокруг лукошка? Что стоит лукошко то взять да всех ворон в нём передавить?

– У ворон тех когти ястреба! – отвечал гневно Лисовский.

– Да ты разве цыплёнок? – насмехался Зборовский.

Лисовский вспыхнул:

– Кто-то сам едва из-под Твери ноги унёс!

Зборовский криво ухмыльнулся:

– Так там шведы были! Настоящее войско! А здесь – вороньё монастырское!

Лисовский схватился за саблю. Гетман резко остановил их:

– Дома, в Польше, будете друг с другом ратиться. Теперь не до брани: теперь – либо пан, либо пропал! Неужто вы того ещё не поняли?

Ноздри Лисовского бешено раздувались, но он усилием воли сдержал гнев.

Сапега хладнокровно, более не глядя на двух Александров, распределял, при какой стене и башне кому стоять, в каком порядке приступать к стенам и сколько человек будет приставлять лестницы. Решено было приступ начать за три часа до рассвета, а идти только панам и жолнёрам, отправив в обоз чернь – слуг и пахолков, они делу лишь вредят. В виде исключения оставили в войске казаков Лисовского.

Ночи стали темнее и длиннее. 7 августа, в канун Госпожина заговенья, в полночь Сапега выехал из своего стана. В тишине расставлял он войска, приказав выступать в одно и то же время. Командирам внушал он: ударит пушка первый раз – смотрите на Волкушу, покажется ли там огонь. Ежели горит, нападать открыто. Не горит – начинать движение как можно тише, подходя к стенам. При втором выстреле поступать так же. При третьем всем вдруг броситься на стены!

В монастыре ждали наизготовку, как и месяц назад. Стояли крепко на стенах у Пивного двора и Конюшенных ворот, где утлые прясла. Вздрогнув от первого громового выстрела, замерли, ожидая сигнала. Ядро засвистело – и вдруг крик раздался такой, что все содрогнулись. Раздался – и затих: ядро в женщину попало, убило насмерть. От этого-то крику всколыхнулись, зашумели враги, не сумев дождаться следующего сигнала, и побежали в беспорядке к стенам. Напрасно командиры кричали: «Стоять!»