Дикая охота короля Стаха

— Это очень хорошо, что вы так думаете.

— Нет, это очень плохо. Во сто раз хуже умирать, если любишь жизнь, нежели так, как я полагала уме­реть прежде. Прежде ужас был обычным состоянием моей души, сейчас он превращается во что-то такое, чему нет названия, чего я не желаю. И все потому, что я начала немножко верить людям. Не надо этой веры, не надо надежды. Лучше так, как прежде. Это — спо­койно.

Мы молчали, она наклонила себе на колени жел­тую полуоблетевшую веточку клена и гладила ее.

— Люди не всегда лгут. Я очень благодарна вам, пан Белорецкий, за это. Вы должны меня извинить, я слышала ваш разговор со Светиловичем, чистой, доброй душой, единственным, кроме вас да, может, еще дяди, человеком в этих окрестностях. Спасибо за то, что не всюду на земле люди с плоскими головами, толстым черепом и чугунными мозгами.

— Кстати, о Дуботолке. Как вы считаете, не дол­жен ли я открыться ему, чтобы вместе взяться за изо­бличение этой мрази?

Ресницы ее вздрогнули.

— Не надо. Этот человек триста раз доказывал свою преданность и верность нашему дому, он добрый человек, он не дал Гарабурде подать к взысканию наш вексель еще при отце и совершил это не совсем поз­волительным путем: вызвал его на дуэль и сказал, что все родственники его будут вызывать Гарабурду до тех пор, пока дело не окончится для него плохо. Но именно поэтому я и не желаю, чтобы он вмешивался. Он слишком горяч, дяденька.

Глаза ее, лучистые и тихие, заблестели внезапно.

— Пан Белорецкий, я давно желала сказать вам что-то. После вчерашнего нашего разговора, когда вы клялись, я поняла, что ждать нельзя. Вы должны оста­вить Болотные Ялины, оставить сегодня, самое позд­нее завтра, и ехать в город. Хватит. Отпели скрипки, сложены наряды. В свои права вступает смерть. Вам нечего делать тут. Уезжайте. Оставьте этот зама­ранный веками дом, гнилых людей, их преступле­ния тому, чему они соответствуют: ночи, дождю. Вы слишком живой для этого. И вы чужой.

— Надея Романовна! — завопил я.— Что вы го­ворите? Меня упрекали тут уже, меня уже называли тут чужаком. Мог ли я ожидать, чтобы и из ваших уст долетело до меня такое жестокое слово? Чем я заслужил его?

— Ничем,— сухо ответила она.— Но поздно, Все на свете поздно приходит. Вы слишком живой. Ступайте к своему народу, к тем, кто живет, голодает и смеется. Идите побеждать, а мертвым оставьте могилы.

Я разозлился до потери сознания.

— А вы не мой народ? А эти люди, запуганные и голодные, это не мой народ? А Светилович, которого я должен буду предать, это не мой народ? А эти проклятые Богом болота, где совершается мерзость, это не моя земля? А дети, которые плачут ночью, услышав стук копыт дикой охоты, которые дрожат от страха всю жизнь, это не дети моих братьев? Как вы смели даже предложить мне такое?!

Она ломала руки.

— Пане Белорецкий... Неужели вы не понимаете, что поздно пробуждать к жизни эту местность и меня? Мы устали надеяться, не пробуждайте нашей надежды. Поздно! Поздно! Неужели вы не понимаете, что вы один, что вы ничего не сделаете, что гибель ваша — это будет ужасно, это будет непоправимо! Я не прощу себе это. О, если б вы знали, какие это ужасающие призраки, какие ненасытные к чужой крови!

— Надея Романовна,— продолжил я холодно,— ваш дом — могущественная крепость. Но если вы го­ните меня, я пойду в менее надежную, но не оставлю этой местности. Сейчас надо либо умереть, либо по­бедить. Умереть — если это призраки, победить — если это люди. Я не уеду отсюда, не уеду ни за что на свете. Если я мешаю вам — другое дело. Но если ваша просьба вызвана только тем, что вы боитесь за меня, не хотите рисковать моей шкурой,— я оста­юсь. В конце концов, это моя шкура, и я имею полное право пользоваться ей, как сам захочу. Понимаете?

Она посмотрела на меня растерянно, со слезами на глазах.

— Как вы могли даже подумать, что я не хочу видеть вас в этом доме?! Как вы могли подумать! Вы мужественный человек. Мне спокойно с вами. Мне, наконец, хорошо с вами, даже когда вы такой грубый, как сейчас были. Шляхтич так не сказал бы. Они такие учтивые, утонченные, так прячут свои мысли. Мне так опротивело это. Я хочу видеть вас в этом доме, я только не хочу видеть вас таким, как вчера, или...

— Или убитым,— подхватил я.— Не волнуйтесь. Больше вы меня таким не увидите. Оружие со мною. И сейчас не я от них, а они от меня будут бегать, если хоть капля крови есть в их бесплотных жилах.

Она поднялась и пошла из беседки. Возле самого входа постояла минуту спиной ко мне, повернулась и, глядя вниз, произнесла:

— Я не хотела, чтобы вы рисковали жизнью. Очень не хотела. Но после вашего ответа я думаю о вас во сто раз лучше. Только очень остерегайтесь, Белорецкий. Не забывайте нигде оружия. Я... очень рада, что вы не послушались меня, не решили уехать. И я согласна с вами, что людям следует помочь. Моя опасность — чепуха, но другие люди — все. Они, может, тут больше достойны счастья, нежели те, на солнечных равнинах, так как они больше страдали в ожидании его. И я со­гласна с вами: им следует помочь.