Дикая охота короля Стаха

На следующий день я шел со Светиловичем к не­большому лесному островку возле Яновской пущи. Светилович был весел, много рассуждал о любви во­обще и о своей любви в частности, и такая чистая, искренняя душа смотрела из глаз этого парня, так наивно, по-детски, он был влюблен, что я в мыслях дал себе слово никогда не переходить дороги его чув­ству, не мешать ему, очистить ему место возле де­вушки, которую любил сам.

Мы, белорусы, редко умеем любить по-настоя­щему, не жертвуя чем-то, и я не был исключением из правила. Обычно мы мучаем возлюбленную, а сами мучаемся еще больше от различных противоречивых мыслей, вопросов, поступков, которые другими очень легко приводятся к одному знаменателю.

Светилович получил из губернии письмо, в кото­ром ему писали, между прочим, и о Бермане.

— О, Берман... Берман, оказывается, добрая цаца! Род его старый, но обедневший и какой-то странный. Вот тут мне пишут, что все они имели непобедимое пристрастие к одиночеству и язвительность. Отец его лишился состояния, была большая растрата, и спасся он лишь тем, что проиграл большую сумму ревизору. Мать жила почти постоянно при завешенных окнах, даже гулять выходила только ночью. Но самая стран­ная личность сам Берман. Он оказался исключи­тельным знатоком старинной деревянной скульптуры и стекла. Несколько лет назад произошла неприятная история. Его послали в Мниховичи от кружка любите­лей древности, во главе которого стоял граф Тышке­вич. Там, в Мниховичах, закрывали старый костел, а скульптуру из него, по слухам, весьма ценную в худо­жественном отношении, хотели откупить в частный музей Тышкевича, который он передавал городу. Бер­ман поехал, прислал оттуда статую святого Христофора и письмо, в котором сообщал, что скульптура в ко­стеле не имеет никаких художественных достоинств. Ему поверили, но через некоторое время случайно узнали, что Берман купил скульптуру за мизерные деньги, купил в общем количестве ста семи фигр и продал все другому частному коллекционеру, нажив большую сумму. Одновременно не досчитались зна­чительного количества денег в казне кружка любите­лей. Бермана принялись искать, но он исчез вместе с матерью и младшим братом, который воспитывался где-то в частном пансионе и лишь за год до этого приехал и город. Между прочим, этот брат отличался еще большей нелюдимостью. Постоянно он сидел в дальних комнатах, не выходя ни к кому, и только раз его видели в компании Бермана в клубе, где он показался всем плохо воспитанным для пансионера.

Когда спохватились, то оказалось, что дом они успели продать и исчезнуть непонятно куда. Начали наводить справки и узнали, что и вообще эти Бер­маны совсем не Берманы, а кто — неизвестно.

— Н-да,— сказал я.— Не много мы узнали. Интересно тут лишь то, что Берман — преступник. Но он одурачил такого же хищника: не мне его порицать за это, он еще получит по заслугам, но это потом. Значительно более интересно тут другое. Во-первых, куда подевались его мать и брат? Во-вторых, кто он сам, какое у него настоящее лицо? То, что он появился тут, понятно. Ему надо было укрыться. А вот кто он, кто его родственники — это надо выяснить. И я этим обя­зательно поинтересуюсь. А у меня, Светилович, почти никаких новостей нет, разве что узнал, да и то из уст сумасшедшей, что выманил Романа в ту роковую ночь из дома Гарабурда. А я даже не запомнил его морды, когда он был на вечере у Яновских.

— Ничего, еще разузнаем.

Мы подошли к леску и углубились в него. Это был один из лесков в окрестностях, в котором росли преимущественно лиственные породы. И там, на неболь­шой поляне, мы увидели Рыгора, который держал на коленях длинное ружье, а спиною прислонился к тол­стенному вывороченному стволу. Заприметив нас, он встал, по-медвежьи покосился и удобнее взялся за ружье.

— Остерегайтесь выходить на болота, остере­гайтесь парка и особенно его южной и восточной окраин,— пробормотал он вместо приветствия.

— Почему? — спросил я, познакомив его со Светиловичем.