Дикая охота короля Стаха

Мы простились с ним на опушке, у Волотовой Про­рвы, договорившись о новых встречах. Я пошел домой прямиком, через парк.

Когда я явился в Болотные Ялины, сумерки уже окутали парк, женщина с ребенком спала, накормлен­ная, в одной из комнат на первом этаже, а хозяйки не было в доме. Я ожидал ее около часа и, когда стало уже совсем темно, не выдержал и пошел навстречу. Я не успел далеко отойти по мрачной аллее, как уви­дел белую фигуру, которая пугливо двигалась мне на­встречу.

— Надея Романовна!

— О-о, это вы? Слава богу! Я так беспокоилась. Вы пошли прямиком?

И смутилась, опустила глаза в землю. Когда мы подходили к дворцу, я сказал ей тихо:

— Надея Романовна, никогда не выходите со двора ночью. Обещайте мне это.

Мне едва удалось вырвать у нее это обещание.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Эта ночь принесла мне разгадку одного интерес­ного вопроса, который оказался совсем неинтерес­ным, если не считать того, что я лишний раз убедился в том, что подлость живет и в глупых, добрых вообще-то, душах.

Дело в том, что я опять вышел ночью на шаги, увидел экономку со свечой и опять проследил за ней до комнаты со шкафом. Но на этот раз я ре­шил не отступать. Шкаф был пуст, стало быть, искать следовало там. Я пошатал доски в задней стенке (он стоял, засунутый в нишу стены), покрутил все, что возможно было крутить. Потом попробовал поднять их вверх и убедился, что мои попытки имеют успех. Бабушка, наверное, была глуховата, иначе она услышала бы мои упражнения. Я с трудом пролез в проем и увидел сводчатый ход, спускавшийся круто вниз, как будто в подземелье. Сбитые кирпичные ступени сбегали вниз, и ход был так узок, что я цеплялся плечами за стенки. С трудом спустился я по лестнице и увидел небольшую, тоже сводчатую, комнатку. Возле стен ее стояли сундуки, окованные полосами железа, два шкафа. Все это было открыто, и листы пергамента и бумаги лежали повсюду. Посередине комнаты стоял стол и возле него грубый табурет, а на нем сидела эко­номка и рассматривала какой-то пожелтевший лист. Меня поразило выражение алчности на ее лице.

Когда я вошел, она закричала с испуга и попробовала спрятать лист. Я успел взять ее за руку.

— Пани экономка, дайте мне это. И не скажете ли вы, почему вы каждую ночь ходите сюда, в тайный архив, что делаете тут, зачем пугаете всех своими шагами?

— Ух ты, батюшка мой, какой ловкий!..— недовольно сказала она.— Все ему знать надо.

И, видимо, потому, что находилась на первом этаже, заговорила с отчетливой народной интонацией:

— А чирья с маком ты не хочешь? Видите вы, что ему надо! И лист спрятал. Кабы от тебя твои дети так хлеб на старости лет спрятали, как ты от меня тот лист! У меня, может, больше прав тут сидеть, нежели у тебя. А он, видите, сидит да спрашивает. Кабы на тебя таквереды садились да не спрашивали!

Мне это осточертело, и я сказал:

— Ты что, в тюрьму захотела? Ты зачем тут? Или, может, ты отсюда дикой охоте знаки подаешь?

Экономка обиделась. Лицо ее собралось в большие морщины.

— Грех вам, пане,— едва выговорила она.— Я женщина честная, и за своим пришла. Вот оно, в ва­шей руке, то, что мне принадлежит.

И глянул на лист. Там была выписка из поста­новления комиссии по делу однодворцев. Я пробежал глазами по строкам и в конце прочел:

«И хотя оный Закревский и до сей поры утверждает, что у него есть документы в подтверждение своих дво­рянских прав, а также того, что наследником Янов­ских по субституции является именно он, Закревский, а не г-н Гарабурда, дело сие за длительностью двадцатилетнего процесса и бездоказательностью сле­дует предать забвению, а прав дворянства, как недо­казанных, г-на Закревского Исидора лишить».

— Ну, и что из этого? — спросил я.

— А то, батюшка мой,— едко пропела экономка,— что я Закревская, вот что. А это мой отец так судился с великими да могущественными. Не знала я, да, спа­сибо добрым людям, научили разуму, сказали, что должны тут где-то быть документы. Взял судья уезд­ный десять красненьких, но ведь и совет дал дельный. Давайте лист.

— Не поможет,— сказал я.— Это ведь не документ. Тут суд отказывает вашему отцу, даже его право на шляхетство не признает. Я об этой проверке мелкопо­местной шляхты хорошо знаю. Если бы ваш отец имел документы на право субституции после Яновских — другое дело. Но он их не представил — стало быть, не имел.

Лицо экономки выразило мучительное стремление додуматься до таких сложных вещей. Потом губы ее поехали вперед, и она спросила недоверчиво:

— А может, Яновские их подкупили? Крючкам этим только дай деньги! Я знаю. И отняли у моего отца документы и тут спрятали.

— А двадцать лет судиться вы можете? — спросил я.— Еще двадцать лет.

— Я, батюшка, до тех пор, наверно, пойду Пану Богу портки щелочить.

— Ну, вот видите. И документов нет. Все ведь перерыли.

— Все, батюшка, все. Но ведь своего жалко.

— Да это ведь только недостоверные сведения.

— Но ведь свое, свои денежки, красненькие, синенькие.

— И это весьма нехорошо: копаться ночью в чужих бумагах.

— Батюшка, свои ведь денежки,— алчно и тупо гудела она.