Дикая охота короля Стаха

Как скорбящая мать, сидел я, положив на колени сына, который прошел мучения на кресте. Я выл над ним и проклинал белорусского бога, беспощадного к своему народу, к лучшим его сыновьям.

— Боже! Боже! Всемогущественный, всезнающий! Чтоб ты пропал, отступник, предавший свой народ.

Что-то бабахнуло надо мною, и в следующий мо­мент целый океан воды, ужасный ливень обрушился на болота и пустоши, на затерянный в лесах край. Стонали под дождем ели, пригибались до земли. 0н бил мне в спину, которою я закрыл лицо мертвого, выл, наискось, порывами полосовал землю.

Я сидел, как безумный, не замечая ничего. Слова лучшего человека, которые я слышал несколько часов назад, звучали в моих ушах.

«Серде мое болит... идут, гибнут, плутают, потому что стыдно стоять... и не воскреснут после распятия... Но, думаешь, всех передавили? Годы, годы впереди! Какая золотая, какая волшебная даль, какое будущее ждет!.. Солнце!»

Я застонал. Солнце закатилось за тучи, будущее, убитое и холодеющее под дождем, лежит тут, на моих коленях.

Я плакал, дождь заливал мои глаза, лился в рот. А руки мои все гладили эту золотую юношескую голову.

— Беларусь моя! Скорбящая матерь! Плачь!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Во́роны издалека чуют мертвого. На следующий день явился в яновские окрестности становой при­став, усатый и весьма красивый мужчина. Он явился без доктора, осмотрел место убийства, сказал важно, что следов никаких найти невозможно из-за ливня (Рыгор, таскаясь за ним, только улыбался горько в усы), потом осмотрел тело убитого, повернув белыми пухлыми пальцами его голову, и затем сказал:

— Н-ну и пальнули!.. Сразу лег.

Потом он закусывал и пил водку в дальней ком­нате хаты Светиловича, невдалеке от зала, где лежал на столе покойник и где его дядя захлебывался от слез, а я сидел, буквально убитый горем и угрызе­ниями совести. Для меня ничего не существовало в эти минуты, кроме тонкой свечи, которую держал в тонких красивых руках Андрей: она бросала розовые отблески на белую, с кружевами на груди, сорочку, которую дядя вытащил из сундука. Но ведь надо было мне разузнать, что думают власти об этом убийстве и что они намерены предпринять.

— Ничего, к сожалению, ничего,— ответил приятным переливчатым голосом становой, играя чер­ными бархатными бровями.— Это дикий угол — и расследование тут невозможно. Я понимаю вашу благородную печаль... Но что тут возможно сделать? Тут несколько лет назад была настоящая вендетта (он произносил «вандетта», и, видимо, это слово очень ему нравилось). И что мы могли предпринять? Такой уж обычай. Например, мы тоже могли привлечь к ответственности вас, так как вы, как сами говорите, применяли оружие против этих... м-м... охотников. Мы не сделаем этого. И что нам до этого? Возможно, это было убийство из-за прекрасного пола. Говорят, что он был влюблен в эту (он сыто шевельнул бро­вями) ...в хозяйку Болотных Ялин. Ничего себе... А мо­жет, это и вообще было самоубийство? Покойный был «меланхолик», х-хе, страдалец за народ.

— Но я ведь сам видел дикую охоту.

Лицо станового покраснело.

— Позвольте не поверить. Сказки отжили-с. Мне кажется, что вообще ваше знакомство с ним не­много... м-м... п-подозрительно. Я не хочу наводить на вас тень. но... очень подозрительным является также то, что вы так упрямо стремитесь обратить внимание следствия на других, на какую-то дикую охоту.

Я вытащил из записной книжки обожженный ли­сток бумаги:

— у меня есть документ, что его выманили из хаты.

Лицо станового совсем покраснело, глаза забегали.

— Какой документ? — жадно спросил он, и рука его протянулась ко мне.— Вы должны передать его следствию, и, если увидят, что он чего-то стоит, его подошьют к делу.

Я спрятал листок, такими ненадежными показа­лись мне его глаза и эта алчно протянутая рука.

— Я сам передам его, когда и кому посчитаю нуж­ным.

— Ну что ж,— становой проглотил что-то,— ваше дело-с, уважаемый. Но я посоветовал бы вам не драз­нить гусей. Тут варварское население (и он многозна­чительно посмотрел на меня), могут и убить.

— Я этого не очень-то боюсь. Скажу лишь, что, если полиция займется вместо прямых обязанностей рассуждениями, сами граждане должны защищать себя. А если исполнительная власть прилагает все усилия, чтобы лишь замять дело,— это пахнет весьма неприятно и толкает людей на самые неожиданные мысли.

— Это что,— брови станового картинно поползли куда-то к волосам,— оскорбление властей?

— Боже меня упаси! Но это дает мне право послать копию с этого листка куда-нибудь в губернию.

— Дело ваше,— становой поколупал в зубах.— Но послушайте, дорогой пан Белорецкий. Надо прими­риться. Вряд ли даже в губернии будет приятно на­чальству, если оно узнает, что ученый так защищает бывшего крамольника.

Он галантно, грудным баритоном, упрашивал меня. Отец не мог бы быть таким внимательным к сыну.

— Погодите,— спросил я,— у нас что, закон, по которому либералы объявляются вне закона, оглашаются париями? Мерзавец может их убить и не нести ответственности?