Дикая охота короля Стаха

Рванул дверь. Навстречу мне с кресла встал пожи­лой мужчина с гомерическими ляжками. Он удив­ленно смотрел на мое решительное лицо.

— Извините, пан Гарабурда,— резко бросил я, как в водоворот прыгнул.— Я должен поставить перед вами один вопрос. О ваших отношениях с паном Ду­ботолком. Зачем вы дали этому человеку завладеть вами?

Он выглядел как застигнутый на месте кражи. Низ­кий лоб его покраснел, глаза засуетились. Но, видимо, по моему лицу он понял, что шутить со мною нельзя.

— Что поделаешь... Векселя,— забормотал он.

И я опять попал в мишень, целясь в небо.

— Вы давали пану Дуботолку векселя под имение Яновской, которое вам не принадлежит.

Слезы брызнули из глаз этого оболтуса.

— Это было такое ничтожное количество денег. Всего три тысячи рублей. Псарня нуждается в таком многом...

Все начинало становиться на свое место. Адский план Дуботолка яснел в моих глазах.

— По завещанию Романа Яновского,— забормотал он, обрывая дрожащими руками что-то с визитки,— вставлена такая субституция. Наследство получают дети Яновской...

И жалобно глянул мне в глаза.

— Их не будет. Она ведь умрет, она скоро умрет... П-после них — муж. А она сумасшедшая, кто на ней женится?.. Потом, следующая ступень, последние Яновские. А их нету, нету после смерти Светиловича. А я родственник Яновских по кудели, с женской, как говорится, стороны. Если не будет детей и мужа — дворец мой.

И он застонал:

— Но как я мог ждать? Я весь в векселях. Я такой несчастный человек. И большинство бумаг скупил пан Рыгор... И еще три тысячи дал. Сейчас он здесь будет хозяином.

— Послушайте,— холодно бросил я,— здесь была, есть и будет лишь одна хозяйка, пани Надея Яновская. И потом, неужто вы не чувствуете обыкновенного че­ловеческого стыда?

— Я не надеялся на наследство. Яновская все-таки могла выйти замуж... И я дал Дуботолку долговое обя­зательство под обеспечение дворца.

— Ладно. Стыд даже рядом с вами не ночевал. Но неужто вы не знаете, что это недействительная с фи­нансовой стороны сделка? Что это криминал?

— Н-не знаю. Я был рад.

— А вы знаете, что вы толкнули Дуботолка на страшное преступление, какому и названия на чело­веческом языке нет. В чем виновата бедная девушка, что вы возжелали лишить ее жизни?

— Я подозревал, что это преступление,— распу­стил он нюни.— Но моя псарня...

Я поднялся. С этим болваном и псарем нельзя было разговаривать о совести. Рука моя сама сжалась в ку­лак.

— Гнида вы! Рук только пачкать не хочется. Вами будет заниматься губернский суд. А пока что я своей властью засажу вас на неделю в подземелье этого дома, чтобы вы не могли предупредить других мер­завцев... Пока закончится это дело.

— Это насилие,— заскулил он.

— Что вы знаете о насилии? — бросил я ему.— Что вы знаете, слизняк?

Через полчаса Рыгор затолкал Гарабурду в подзе­мелье без окон под центральной частью здания.

Железная дверь с грохотом затворилась.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Огонек свечи маячил где-то далеко за темными стеклами окон. Когда я поднимал глаза, я видел ря­дом с ним отражение своего лица с резкими тенями в глазницах.

Я разбирал бумаги Бермана. Мне казалось все-таки, что я смогу отыскать в них что-нибудь интересное. Берман был слишком сложный характер, чтобы жить простой овцой.

И вот я с ведома хозяйки вытащил все бумаги из бюро на стол, переложил на него же книги, письма, документы и сидел, чихая от пыли, густо укрывавшей эти реликвии.

Интересного было, однако, мало. Попалось письмо от матери Бермана, где она просила о помощи, и чер­новик письма Бермана ей, где он писал, что на его иждивении находится брат, что брат теперь не ме­шает матери жить так, как она хочет, а в остальном они — квиты. Это было странно: какой брат, где он сейчас?

Потом я отыскал что-то вроде дневника, где рядом с денежными издержками и весьма разумными заме­чаниями по белорусской истории я прочел и кое-ка­кие размышления Бермана. Вот некоторые:

«Северо-Западный край как понятие — фикция. Дело, возможно, в том, что он кровью и мозгом своим служит идее целиком всего космоса, а не пяти гу­берний, расплачивается за все и готовит в глубине своей нового Мессию для спасения человеческой по­роды. Поэтому участь его — страдать. Дело, однако, не касается лучщих его представителей, людей силы, аристократов духа».

— Вишь ты, рыцарь духа, человек силы в рваных штанах,— буркнул я.

«Единственная любовь моя — брат. Порой мне кажется, что все остальные люди есть карикатуры на него, и нужен человек, который переделал бы всех на свой манер. Люди должны быть людьми тьмы. Тогда в их организмах лучше выставляется вперед то чудесно животное, что мы должны сберегать и любить. Разве гений не отделяется от идиота лишь фиговым листком, который придумали сами люди. Белорецкий меня раздражает своей заурядностью, и, ей-богу, для него было бы лучше, чтобы он поскорее исчез».

И еще запись: