Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

Тень на полу колыхнулась – это серый саван занавески качнулся от сквозняка, проникающего сквозь щели в дом. Атеа поежилась, натягивая на ладони рукава темно-коричневой куртки – да только не шибко помогло: ветер все равно заполз за шиворот, даже поднятый воротник не спас. Не спасал и шерстяной плащ, которым Птица укрыла ноги. Холод вгрызался в тело, прижимался к нему голодной пиявкой, и Лебедь вновь ощутила, как недовольная волна поднимается где-то в груди, оставляя после себя жгущий след. Не об этом ты мечтала, Атеа. Не о том, чтоб тащиться через хляби чужих земель вдогонку за собственной смертью, ночуя в заброшенных хижинах или в снегах под открытым небом.

На самом деле, она и сама не знала, о чем мечтала – да и мечтала ли хоть однажды в жизни. В детстве Атеа никогда и ни в чем не нуждалась: стоило лишь пожелать, и к ее ногам ложилось все, чего бы она ни захотела. Дорогие фарфоровые куклы, платья из заморского шелка, цветные яркие ленты, книги с картинками – таких книг и в королевской библиотеке не слишком-то много было! А вот у Атеа были. Ее детство казалось золотым, медовым и солнечным, ярким, словно те самые картинки. Оно пахло яблоневым цветом и сладкой выпечкой, которую дородные кухарки на отцовской кухне подавали маленькой госпоже на завтрак, почтительно склоняя голову и улыбаясь. И ей казалось, что так будет всегда.

Потом ее продали – по крайней мере, так считала сама Атеа. Она хорошо помнила тот день, словно кто-то выжег его под веками, и в воспоминаниях она нет-нет да возвращалась туда, в светлую комнату с высокими потолками и полупрозрачными голубыми шторами, раздуваемыми теплым летним ветром.

Белое платье с золотым пояском и крохотными янтарными камешками на рукавах и подоле было новым. Атеа крутилась перед зеркалом, восхищенно разглядывая себя со всех сторон – такой красоты она никогда не видела! Прямо как у самой королевны! Пожилая швея, придирчиво оглядев работу своих подмастерьев, одобрительно кивнула.

- Мы работали не покладая рук, светлая госпожа. Ткань везли из самого Эллоина, с юга, камни – оттуда же, а обрабатывали их наши мастера. Видите, какая мелкая огранка?..

Мать ее не слушала – лишь рассеяно кивала, задумчиво оглядывая Атеа. Девочка стояла перед ней, глядя на нее искрящимися глазами, и что-то в лице матери вдруг дрогнуло, а меж красивых золотистых бровей с изломом вдруг появилась складка. Впрочем, в следующий же миг она разгладилась, и женщина, отослав швею, подозвала к себе дочь.

- Как же ты хороша, дитя мое. Принеси-ка мне гребни – я причешу тебя.

Атеа поднесла ей тогда шкатулку, где на бархатной подушечке лежали лаковые гребни для волос – сам король когда-то подарил их молодой госпоже. Блестящая поверхность переливалась янтарной крошкой, и медовый цвет камней так подходил под цвет глаз госпожи - но та почему-то никогда не надевала их, словно бы не было резной шкатулки с изящной гравировкой на крышке. Атеа всегда завидовала матери – такое сокровище, а она его прячет! Тем более, что к золотым маминым волосам гребни так бы шли… И теперь госпожа сама закалывала локоны своей дочери ими.

Девочка подпрыгивала от нетерпения и радости – до того момента, пока мать, проходясь щеткой по непослушным локонам маленькой Атеа, не сказала ей, что ее увозят в столицу, ко двору короля. Сегодня. Сейчас. Приедет какая-то знатная дама, чопорно поклонится господину и госпоже и заберет их дочь. Атеа ревела, когда мама укладывала волосы на ее голове в высокую красивую прическу и выпутывала два тонких локона, чтоб они обрамляли лицо. Чтоб все видели, какая же она красавица.

- Не плачь, Атеа… За то, чтоб дать тебе хорошее образование, мы с твоим отцом отдали столько золота, что можно было бы купить самоцветную копальню… Мы хотим, чтобы ты была счастлива… У тебя должно быть будущее… Ты – единственный наш ребенок, и тебе оказана великая честь.

Сука. Подавись своей честью, думала Атеа, когда Дамала колотила ее тренировочным шестом под проливным холодным дождем, в ее первую весну в Келерийской Гильдии.

Мать, конечно, не виновата в том, что королевская женушка сочла молоденькую девочку опасной и повелела сослать ее вместе с теми, кто был смазливее других. Но Лебедю было крайне интересно, что бы она сказала сейчас, заявись Атеа на порог родного дома и щеголяя Крыльями и серебряной фибулой Гильдии, скрепляющей плащ. И вообще, знает ли она, что приключилось с ее дочерью и где она. Все давным-давно отболело, поросло быльем да сухой травой, и взрослой Атеа было плевать на женщину, продавшую ее шестнадцать лет назад – она даже лица матери не помнила. Ни любви, ни жалости, ни ненависти к ней она не испытывала и едва ли смогла бы узнать ее в толпе.