Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

Сизые сумерки жалостливо скреблись в окно, словно бы упрашивая хмурого хозяина постоялого двора впустить их хотя бы в сени – но старик был непреклонен. Всякий пришедший, встречаясь с его угрюмым взглядом, спешил скорее войти и плотнее прикрыть дверь. Ищущих ночлег было совсем немного – трое купцов из Эллоина, тощая девчушка лет шестнадцати со старенькой лютней, перетягивающая струны, да компания местных завсегдатаев, которые ближе к ночи разойдутся по домам, едва держась на ногах. Старый Эдрен еще раз оглядел публику – не пропустил ли кого? Все ли заплатили за постой? Нет, похоже, не все… Но от детины, сидящего в дальнем углу зала и недобро скалящегося на девчонку с лютней, требовать плату было боязно. Эдрен не сомневался, что тот при оружии. Хорошо бы девке убраться отсюда поскорее, да не одной – иначе несдобровать ей.

В теплом свете огней у стены притаилась еще одна фигура, очертания которой скрадывал темный плащ. Старик поморщился – таких постояльцев он не жаловал, да перебирать не приходилось: денег постоянно не хватало. Зима будет холодной, говорил старейшина, а потому каждую монетку стоило беречь. Человек в плаще почувствовал взгляд Эдрена, и того передернуло – ответный взгляд ощущался практически кожей. И чувство было до того поганое – будто в полынью засунули прямо в одежде да так и оставили. Старик поспешил отвести глаза, бормоча под нос заговор Светлого, чтоб оградил от чар. Ничего, завтра уйдет, погань… За ночь-то заплатила.

Девочка с лютней наконец закончила ставить струны и тихонько принялась перебирать их, проверяя звук. Казалось, она не обращала внимания ни на что – ни на пыльные углы, ни на грязный пол с побуревшими пятнами крови, которые никто не удосужился оттереть, ни на пьяные голоса, ни на жадный взгляд незнакомца в углу… Только лютня у нее и была, и только ее она слышала. Девочка принялась наигрывать какую-то мелодию, прикрыв глаза и тихо улыбаясь чему-то светлому, неведомому другим. Что ж тебя занесло сюда, голубка… Уходи, уходи, пока никто тебя не обидел. В груди Эдрена болезненно кольнуло – да только защитить ее он не сможет в случае чего. А ухмылка на лице детины становилась все шире.

Как весна придет – принесет в льняном подоле россыпи радуг да ландышевый цвет, разольет солнце да хмель на небесное поле, кружевом зеленым оплетет сухоцвет, высвободит реки, лукаво рассмеется, веснушчатая, младая, звонкая, словно капель. Искрами янтарными разольется солнце в голубых озерах глаз ее, ветер расплетет кудель шелковых волос ее, золотых, словно высвеченные облака. Из белых ладоней ее птицы ввысь сорвутся. Она, танцуя, всю землю обойдет – поступь ее легка. Глядишь – не налюбуешься, да не сможешь ей не улыбнуться: водопады ей под ноги мечут жемчуг и серебро, травы под шагом ее не гнутся, а на тропинках – ни следа. Как весна придет – прорастет цветком сквозь сердце, сквозь ребро, в уста вольет талую воду – до чего же чиста та вода! Как весна придет – ночь закончится, зимние звезды уйдут за изломы гор, волчьи сны сгинут в небыль, далекие, словно дно океана. Отвори ей врата, она – самый святой, самый добрый под солнцем вор, что крадет горести и печали да их обращает седым туманом.

Мягкие отсветы огня золотили лицо девочки и пушистые льняные кудри, и ресницы ее казались лучиками солнца – того самого, о котором она баяла. Эдрен выдохнул – кажется, первый раз с той секунды, когда она повела сказ. Что же ты здесь потеряла, светлая… На девочку едва ли обратили внимание захмелевшие мужики, лишь эллоинский купец, услышав нежный девичий голосок, заинтересованно оглядел его обладательницу, да потом вернулся к беседе. А вот детина встал из-за стола и направился прямиком к ней.

Эдрен ощутил только невероятную усталость и тоску. Сколько раз уже он видел таких девочек – хрупких, тоненьких, словно молодые деревца, светлых. Тех, кто не к месту. Тех, кто слишком далек от грязи и темноты. Тех, кому объясняли жизнь самым простым и доступным образом где-нибудь в темном закоулке – или под лестницей на второй этаж, зажав рот рукой и разбив в кровь губы, до того знавшие лишь поцелуи ветров и дождей.

Старику всякий раз было больно, когда их, легких весенних мотыльков, так жестоко обращали пеплом. Но что он мог сделать-то? Если пойдет защищать несмышленую, сам отхватит, чего доброго – а он один семью кормит. Еще и дочь недавно понесла дитя. Да и жена сама не протянет.

Да и смелости у Эдрена никогда не было.

Когда детина склонился над девчушкой, старик увидел ее глаза, полные недоумения и испуга – и поспешил отвернуться. Ему не хотелось видеть, как жесткая ладонь сомкнется на ее бледном запястье, как лютня с тихим жалобным стоном упадет на пол, как этот человек потащит девочку прочь, подальше от человеческих глаз. И не хотелось видеть безразличие других. Сам-то старик очень сочувствовал и переживал, конечно – но он ведь помочь не мог. Что ж поделать.

Сама виновата – нечего было сюда в такой час являться.