Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

Ивушка смотрела на нее глазами, полными слез, но что-то было на их дне, что-то тихое и сильное, что-то, совершенно точно знающее истину. И вдруг, словно в ответ на слово Аллэи, сказанное и невысказанное, мир начал светлеть – будто чья-то рука осветила зимнюю ночь огоньком свечи, пойманным в клетку из зеленого стекла. Отсветы упали на снег, на волосы Ивушки, на темные спины зверей, и вскоре в небе над ними разлилось северное сияние, высвечивая беспросветную мглу. Химеры остановились, и краем глаза Аллэи видела, как Шеда, подняв голову, смотрит в небо – но и сама она не могла оторвать взгляда от волн сияния, прошивающих темноту и ее саму насквозь. Это было так правильно сейчас, так красиво, что женщина застыла, не обращая внимания уже ни на что: ни на соль, защипавшую глаза, ни на сжавшую ее пальцы до синяков крохотную узкую ладошку. В этом свете сейчас была их надежда на будущее, их отчаяние, их слепая вера, их единое дыхание – и иных доказательств того, что все верно, ей не нужно было.

Метель заметала тропу к засыпающему городу навсегда, а волны сияния полоскал ветер, как вода полощет длинные косы речных трав. Аллэи прощалась со своим прошлым, отпуская его по ветру следом за полотнами света, как прощалась и Шедавар, как прощались Инарэ, Келе, Этанэ, как прощалась Ивушка. Ничто больше не будет прежним.

Она видела и их – где-то на границе своего сознания, размыто и нечетко. Она видела, потому что весь мир был единым, и все в мире было связано и сплетено в цельную гармонию, объединено одной волей и силой, которая двигала звезды и творила миры. Женщины, покинувшие Лореотт, оставили ему все, что могли оставить – свою память, свою юность, свой смех. Отдали – и все вернется к ним, непременно вернется, она знала. Боги дали ей это право – видеть то, что свершилось однажды, и то, что только свершится. И Тэарга знала: то, что заплетено в великий Узор, уже никуда из него не исчезнет. Бог взял вторую нить, изумрудно-зеленую, словно северное сияние, и переплел ее с первой, завязав узлом дороги и жизни.

Самому старому из них было около семидесяти лет, самой юной только-только исполнилось четырнадцать. Сила, поющая в их крови, бурлила в комнате – Мара ощущала, как тесно ей, как душно в этом крохотном помещении, куда сейчас набилось столько народу. Сила эта была прозрачной, живой, звонкой и переливающейся всеми цветами радуги; она пахла первыми весенними ливнями, летним горячим зноем и дорожной пылью, осенними туманами и морозными штормами, идущими с морей. Она танцевала на кончиках их пальцев, она горела звездами в их сердцах, и все в сердце ведьмы нынче пело, вплетаясь еще одной нотой в эту звонкую песнь.

- Они не хотят слышать нас, - мужчина с волосами рыжими, словно пламя, оглядывал их, стоя на невысоком помосте перед людьми. Это его прозвали Лисом – и именно он поднял ведунов, которых гнали прочь Жрецы. Мара чувствовала, как пел огонь в его крови – тот, что обращал пеплом весь мир, когда приходило время, и сейчас пламя это почти что танцевало на его коже, зарождаясь в темных зрачках, - Они не верят нам, считают нас ничтожными, не способными понять истинную природу сил. Они отмахиваются от правды, которая страшит их.

Сердца их бились в едином ритме, превратившись в одно огромное, живое сердце, которое отказывалось умирать. Весь мир говорил, что оно должно остановиться, что время его на исходе, что все бессмысленно – но вопреки всему оно полнилось силой и не верило. Не верило никому – разве что тому, кто был выше людей, законов, звезд на темном небосводе, тому, кто вышивал на черном бархате золотые узоры небесных туманностей, тому, кто не знал смерти. И билось, билось до самого конца – и еще дальше, больше, сильнее…

- И если так – мы не будем ждать часа, когда они прозреют, - каждое его слово было ударом колокола, громом, и от каждого его слова их глаза полыхали все ярче. Словно в ответ ему, вспыхнули искрами энергии, танцующие под потолком, и комнату заполнило сияние, незримое глазам обычных смертных. Но Мара видела его, Мара ощущала, Мара знала – и все остальное было неважно.

Все прочее было лишь ветром в пустом битом кувшине, забытом по осени у пересохшего ручья, сброшенной змеиной кожей, ломкой и сухой палой листвой, которую ветра перетирали в пыль. Бессмертный был с ними и в них, был ими, и что, кроме этой истины, еще могло существовать в мире? Он был с ними, когда ведуны один за другим поворачивались к Маре, и в глазах их она видела ответ. Он глядел на них, когда каждый из них делал первый шаг, становясь на эту тропу для того, чтобы идти по ней до самого конца. Он стоял рядом с ней, и у Даэн – у ее любимой женщины, у самой нужной, как воздух необходимой женщины - были Его глаза. Он улыбался, и где-то далеко-далеко, в темном сердце дремучего сонного леса, на дальних болотах слышалось тихое постукивание – едва различимое среди тысячи звуков зимней студеной ночи.