Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

- Тогда давайте начнем прямо сейчас. У меня нет времени, и я не могу позволить себе промедление. Задавайте свои вопросы. Я согласна выслушать вас, - Атеа ощутила что-то, напоминающее ликование, и тут же придушила это чувство – радоваться было слишком рано. Пока эта битва только начиналась, и Лебедь еще не была победителем. Однако эльф уже заинтересовался – а значит, начало танцу было положено. И поверь, солнышко: чтобы перетанцевать меня, тебе нужно быть как минимум самой Хартанэ.

========== Эпилог ==========

За темным квадратом окна танцевали снежинки. Белыми хлопьями они опадали на сонную землю, промерзшую до самых своих жил, укрывали ее пуховым одеялом, которое не могло согреть. Они сбивались на старенькой раме, залепляя стекло – но что-то не давало им полностью замести крохотное окно, сквозь которое она глядела на мир. Сквозь толщи рваных облаков струился бледный свет, ломкий и прозрачный – и он звенел хрусталем. У всего в мире был собственный звук, своя песня. Так говорила ей старая эльфийская ведьма когда-то давным-давно. Весенние дожди звучали серебряными колокольчиками, туманы в низинах пели тоскливыми птичьими криками и соловьиными трелями, камни тяжело гудели ветром, пойманным в пустые бочки. Помни об этом всегда, моя девочка – так говорила ей слепая старуха. Помни.

Что-то происходило сейчас в мире. Мир пел на тысячи голосов, бурлил и кипел, и она почти что кожей ощущала, как где-то там, в иных пространствах, переплетаются меж собой петли, жизни и судьбы, заплетаются пути. Кто-то древний и мудрый держал в своих руках тысячи нитей, связывал их, путал – и он смеялся, звездоглазый и такой молодой, такой вечный… Он не знал боли и грусти, не знал страха, гнева – он лишь плел мир, как ему хотелось, лишь творил и создавал, разрушал, и у него не было ничего, кроме него самого и всего сущего на этой земле. Он играл, он плел свое полотно, и не существовало ничего прекраснее того узора.

Ему, небесному и бессмертному, неведома была печаль – и Тэарга, прижимаясь лбом к холодному стеклу, пыталась сдержать горькие слезы. Все происходило ровно так, как должно было происходить, все происходило по его воле, и она не могла той воле противиться – да и не хотела. Что-то земное в ней самой, испуганное и дрожащее, слишком любящее привычный быт, из последних сил цеплялось за остатки былого – но мир пел, и каждый голос в нем был божественной нитью, божественной волей, мощной и неумолимой. И сейчас ей оставалось только слушать, выхватывая из прекрасного многоголосия отдельные линии и глядя, как изламывается прежнее и заплетается настоящее. Невообразимо прекрасное настоящее.

Сеть тонких трещин расползлась паутинкой по высокой колонне, сделав ее мозаичной и почему-то невероятно хрупкой даже на вид. Почти незаметная борозда ломанной линией остро очертила вырезанный на камне виток лозы, а затем потянулась ниже, взрезая гладкую белую поверхность.

Ничто уже не будет прежним. Никогда.

Тусклое мерцание кристаллов то разгоралось ярче, то снова затихало, мигая и дрожа во мраке. Свет этот словно отмерял рваный ритм сердца, что билось сейчас почти что в агонии, болезненно сжимаясь в каменной груди гор. Под сводами пещеры то и дело слышался громкий треск, раскалывающий тишину и дробящий весь мир на осколки, превращая хрустальные вазы в битое стекло, вспарывающее острыми гранями реальность. С высоких сталактитов, с каменных воздушных мостов и открытых кружевных террас вниз ссыпалась белая пыль, что теперь устилала полы пещеры, и казалось, будто город полнился пеплом и туманом. Город пел свою прощальную песню, и сердце его отмеряло последние секунды.

Мэг прогнала всех прочь, зная, что все свершится ночью. Накануне Лореотт опустел, и теперь оставалось проводить тех, кто плоти и крови не имел, но кто сам был кровью столько веков… Столько веков… Живой водой тени стекали вниз, струились ручейками вдоль колонн и арок , и ее слепые глаза почти видели это сквозь великую пустоту мира. Потоками дождя они уходили в землю, чтобы однажды, через тысячи лет или в следующую секунду прорасти другим чудом, новым чудом. Лореотт рассыпался, обращаясь перстью и прахом, из которого потом явятся новые чудеса. Ничто не исчезало бесследно – и ее тени, уходя, хранили эту великую память, и сейчас ей впервые за такое долгое время стало легко.

Она видела, как первый, совсем крохотный, сталактит сорвался с высокого потолка вниз. Она видела, как древняя энергия впитывалась в тугую неподатливую плоть земли, размягчая и делая ее живой. Она видела солнечный свет сквозь зеленое кружево листвы, видела капли дождя на сосновых темных иголках, звонкие ручьи, сбегающие вниз с крутых склонов и теряющиеся в густом вересковье. Видела саму себя – юную, прекрасную, весеннюю.