Дикая сердцем

– Как хочешь. Но не мешайся.

– Не волнуйся. Я просто постою в сторонке. И буду наслаждаться твоим очарованием издалека.

Я делаю длинный неторопливый глоток своего латте, отчасти чтобы скрыть любые следы настороженности, которые могут появиться на моем лице.

Жесткий сарказм может подействовать на Роя лишь двумя способами: либо очень плохо, либо очень хорошо. Я надеюсь на последнее, учитывая, что он сам признался, что был «настоящей сволочью».

Прежде чем он поворачивается ко мне спиной, я замечаю, что уголки его рта приподнимаются.

– Тебе, наверное, действительно очень скучно.

И я позволяю себе небольшую победную улыбку.

* * *

– Ладно, ладно… – Я разматываю проволоку, которая обмотана вокруг защелки на воротах загона. Когда я обогнула угол, Зик возбужденно пинал копытом столбик забора, а Бандит забрался на крышу курятника и сидел там. – Простите, я припозднилась. Была у нашего дружелюбного соседа.

Я следила за Роем, пока он все время что-то бормотал, ругался и не давал мне даже наполнить ведро водой, корчась от боли.

Я подпираю калитку кирпичом, и Зик тут же подбегает, чтобы щипнуть медвежий колокольчик на моем ботинке. Бандит вылетает из загона следом за ним. Когда они оказываются на свободе, я запрыгиваю обратно на квадроцикл и направляюсь к саду, со следующими за мной козлом и енотом. В моей сумке на груди болтается аэрозоль, отпугивающий медведей. Теперь, когда я знаю об этом буром медведе, я с повышенной бдительностью осматриваю окружающий лес на предмет движения. Возможно, поэтому я сразу замечаю Оскара, который сидит у линии деревьев и наблюдает за мной издалека, словно уже давно ждет.

Когда я уезжала от Роя, пес был еще там. Должно быть, он побежал сюда в тот момент, когда мои задние фары скрылись из виду.

Я глушу двигатель квадроцикла и слезаю с него, однако Оскар не делает никаких попыток приблизиться; его пронзительный взгляд один раз останавливается на Зике, а затем снова перемещается на меня, не проявляя к козлу никакого интереса.

Он словно часовой на страже невидимых глазу угроз.

И я не могу не улыбнуться. Какая ирония: этот волкопес месяцами терроризировал меня, крадясь за мной среди деревьев, но теперь, когда он здесь, я чувствую себя в большей безопасности.

В тот момент, когда Зик узнает о нашем госте, он начинает шумно блеять, а затем замирает.

* * *

Рой тащит шланг от дома к курятнику, когда я подъезжаю к его грузовику ровно в пять часов вечера.

Он хмуро смотрит на часы.

– Что ты делаешь здесь в такую рань? Я же сказал, в шесть.

– И ты соврал мне, чтобы закончить к моему появлению.

Оскар позволяет мне быстро почесать его между ушами, когда я подхожу. В другой руке я держу пищевой контейнер.

– Я привезла тебе ужин. Это домашняя лапша.

На этот раз по-настоящему домашняя. Я даже добавила тушеные помидоры и свежий орегано из сада.

– Мне не нужна твоя благотворительность, – говорит Рой, однако в его словах нет огня.

– Это не благотворительность. Я сделала слишком много, а я не ем вчерашнее.

Джона, правда, ест, но Рою этого не нужно знать.

Он открывает рот, и я уже готовлюсь к враждебному ответу, но потом он, кажется, передумывает и смотрит на контейнер.

– Ну, это не безвкусная говядина из банки, но сойдет.

Уголки его рта подергиваются.

Неужели Рой только что отпустил шутку?

Я сдерживаю желание сострить, что глубоко под его колючей внешностью у Роя, оказывается, есть чувство юмора.

– Я занесу тебе на кухню…

Намек на веселье мгновенно стирается с его лица.

– Я не люблю, когда кто-то заходит в мой дом!

Это было ожидаемо.

– Я уже была там, Рой, и не сделала ничего страшного. Я просто поставлю тарелку в холодильник, а потом вернусь к тебе через пять секунд, чтобы не помогать, клянусь.

Он мотает головой.

– Ты такая же настырная, как Мюриэль.

– Мы оба знаем, что это неправда.

Он продолжает свой путь к курятнику, ворча.

– Не знаю, почему ты продолжаешь воевать, чтобы торчать тут. Я и в лучшие свои дни – плохая компания.

– Самосознание – это первый шаг к переменам.

По крайней мере, так всегда говорит Саймон.

Рой бормочет что-то бессвязное в ответ, но не ругается.

Не встретив больше возражений, я поднимаюсь по ступенькам крыльца и захожу в дом.

В прошлый раз, когда я была здесь, я не обратила внимания на кухню Роя, слишком увлеченная всеми этими деревянными фигурками. Она кажется простой, функциональной и аккуратной – маленький уголок с раковиной, старой белой плитой и холодильником. На ламинированной столешнице, длиной в метр, стоят кофеварка и тостер. На двух полках составлено несколько простых тарелок – по одной каждого вида – и ассортимент консервированных и сушеных продуктов. На крючках на стене висят всего две кастрюли и одна сковорода. Все в этой кухне говорит: «Один человек и только один».

Я замечаю баночку обезболивающего с написанным на этикетке именем «Рой Ричард Донован», еще нераспечатанную – стоящую на столе рядом с закрытой банкой тушенки. Его ужином на сегодня. И для большинства вечеров, судя по мрачному набору, который я вижу.