– Мы оба придурки. Согласна? – Он протягивает руку, подзывая меня подойти.
Я сразу же бросаюсь к нему, но замираю, когда оказываюсь рядом – часть меня хочет упасть к нему в объятия, а другая – с ужасом ждет, что он удержит меня на расстоянии вытянутой руки, что уже слишком поздно, что склон, с которого мы вчера сорвались, оказался слишком крутым, а подъем – слишком скользким.
Что он уже принял решение больше не пытаться.
Но потом Джона обнимает мои бедра теплыми руками, и его большие пальцы гладят мою кожу, даря мне надежду.
– Использовать работу в качестве причины, по которой я уехал вчера утром, было глупым поступком. Я не подумал, что ты так отреагируешь. Но я должен был это предвидеть. – Его глаза светятся искренностью. – Прости меня.
Я сглатываю растущий в горле ком.
– Я отреагировала слишком бурно…
– Нет. – Он раздвигает ноги, притягивает меня к себе и сажает на свое бедро. Я пользуюсь возможностью обхватить его плечи руками и прижимаюсь теснее. – Ты просто
– Я не хочу мешать тебе заниматься тем, чем ты хочешь, Джона, – шепчу я. Неуверенными кончиками пальцев я глажу его покрытую бородой челюсть. – Я вижу, как тебе нравится работать на Сэма. Ты ночами корпел над учебниками.
Он усмехается.
– Я давно не узнавал чего-нибудь абсолютно нового для себя. И мне понравилось это.
– Я просто не знаю, что я здесь делаю, кроме пребывания с тобой. Не пойми меня неправильно, мне
– Он все еще существует, Калла.
– Я знаю, но сейчас все иначе. Ты занят другими делами. Теперь он вроде как просто запасной вариант. Я больше не чувствую его нашим
Джона медленно кивает.
– Справедливо.
– И мне кажется, я не создана для того, чтобы проводить в одиночестве так много времени. Я не виню тебя в этом, – быстро добавляю я. – Но начинаю думать, что причина, по которой я оставалась дома с мамой и Саймоном все эти годы, была не столько в высокой стоимости аренды, сколько в том, что мне просто нравилось быть рядом со своей семьей.
У меня было лучшее от обоих этих миров – свобода и уединение, однако я никогда не чувствовала себя одинокой. Мне нравится быть в движении, быть в окружении людей.
– Наверное, в этом я похожа на свою мать больше, чем хочу это признавать.
Мы обе живем по расписанию, в котором полно встреч, на которые нужно успеть, светских тусовок, которые нужно посетить, и задач, которые нужно выполнить.
– Для меня это большие перемены. – Я колеблюсь. – И я не знаю, как это объяснить, но, кажется, я начинаю чувствовать, что теряю часть себя?
Я помню, как моя мама однажды заговорила об этом: что, оказавшись изолированной в крошечном мшисто-зеленом домике в тундре в разгар зимы, за тысячи километров от всего и всех, кого она знала, она начала сомневаться и бояться, кем она станет через пять, десять, двадцать лет, если останется там, о каком выборе она будет сожалеть потом.
Так вот что она имела в виду?
Джона изучает мое лицо.
– Калла, я не знаю, как тебе помочь с этим. Я бы с радостью сделал это, если бы мог. Но тебе нужно перестать делать то, что, по твоему мнению, хочу
От этих слов мне становится тепло в груди.
– А что, если я в итоге сожгу дом? – неуверенно спрашиваю я, и мои губы впервые за сегодня изгибаются в улыбке.
Джона бросает на меня тяжелый взгляд, но тут же смягчается, его нежная рука заправляет прядь мокрых волос мне за ухо.
– Где та женщина, которая приехала в «Дикую Аляску», ничего не зная ни о чартерных компаниях, ни об Аляске, и убедила меня, упрямую задницу, что «Дикая Аляска» все делает неправильно?
– Это был
Мой отец продал компанию прежде, чем мы смогли начать приводить в порядок отстающие аспекты фирмы.
– Где женщина, которая так разозлилась на меня однажды, что ночью побрила мне лицо, пока я был без сознания?
Я откидываю голову назад и смеюсь – смех идет из самой глубины моей души, и это простейшее действие снимает волну напряжения, не отпускавшую меня со вчерашнего дня.
Джона вздыхает.