Дикарь и лебедь

Моя. Вся моя, от и до. А у идеального принца Эррина теперь на спине мишень. Смерть его наступит куда раньше, чем мы ожидали. Куда раньше, чем подойдет разумный срок.

У него будет достаточно времени, чтобы пожалеть о том, как он распустил руки, пока он будет висеть на крючке, словно туша дичи, в утробе моей цитадели, а кровь его будет медленно собираться в лужу на полу.

Лебедь, похоже, учуяла мой прилив бешенства – воздух нагрелся от моей жажды мщения – и перестала расхаживать по комнате. Я пригладил и без того безупречную шевелюру и с улыбкой распахнул дверь.

И получил по голове канделябром.

Я покачнулся, но лишь на мгновение, и, догнав лебедь у самой лестницы, обхватил ее за талию.

Она извивалась и сопротивлялась, пинала меня пятками по ногам. Я не обращал внимания на эти удары. Отнес ее обратно в комнату, поставил на пол и окинул взглядом – в золотых глазах бушевала буря, полная грудь вздымалась.

Заметив, на что именно я смотрю, она злобно оскалилась. Я ухмыльнулся.

– Сердишься на меня, значит.

Лежавший у меня на пути канделябр я пинком отправил в сторону и закрыл дверь. По лбу что-то текло.

– Ты убил моего отца, – повторила она, кажется, в сотый раз. – Ты обольстил, обманул и похитил меня. – Улыбка у нее была отнюдь не добрая, но все равно поразительно красивая. Она прорычала: – Сержусь – это слишком мягко сказано, король.

Я дотронулся до лба – из нанесенной ею раны текла кровь. Я растер ее между пальцами.

– Тогда скажи иначе.

– Что? – Она злобно зыркнула на меня и отступила к кровати, когда я пошел на нее.

– Подбери другое слово. Презрение, отвращение, раздражение, ненависть, омерзение…

Замерев, лебедь прищурилась было, но затем уронила взгляд на пушистый ковер у кровати – тени от длинных ресниц легли ей на скулы.

– Просто… уйди.

– Чтобы ты вновь попыталась сбежать? – спросил я. Мне было интересно и смешно. – Скажи-ка, солнышко. Зачем ты дождалась моего прихода, хотя могла с легкостью найти отсюда другой выход?

Ее молчание говорило само за себя – красноречиво говорило о том, что оба мы и так уже знали.

– Потому что я все равно тебя найду, – тихо и ласково произнес я, поддел окровавленными пальцами ее подбородок и притянул к себе. Она подняла взгляд. – Куда бы ты ни сбежала, как бы далеко ни забралась, где бы ни схоронилась, это… – я провел окровавленным большим пальцем по ее губе, у нее расширились зрачки, она резко выдохнула, – всегда приведет нас друг к другу, если мы окажемся в разлуке, и, лебедь моя… – Ее ресницы вспорхнули, а я все дразняще гладил ее губы, дабы она обхватила ими мой палец.

Я широко улыбнулся – мой член был тверже, чем когда-либо в жизни, в штанах стало тесно, и я знал, что она ощутила его, когда прильнула ко мне, не в силах сопротивляться желанию.

Я коснулся губами ее виска – губы принцессы поглотили мой палец, и тот натолкнулся на ее шелковый язычок.

– Милая моя лебедь, нет ни дня, ни ночи, ни треклятой минуты, когда бы я не думал о тебе, – с тихим стоном выдохнул я.

И переместился, пока не успел натворить чего-нибудь безрассудного. Например, нагнуть ее над той кроватью, задрать юбки и обнажить плоть, что, без сомнений, взмокла от моих слов, от моих прикосновений, – о, звезды – от одного моего присутствия.

Я скрылся у себя в комнате, и рев крови в ушах заглушил тот, что извергся из моей глотки, когда я достал член и удовлетворил нужду, которую она беспрестанно во мне пробуждала.

13

Опал

Тот свирепый рев, что раздался через несколько минут после его ухода, эхом отразился от стен и пробрал меня до костей, отчего я судорожно запустила пальцы туда, куда те редко забредали.

Я не занималась этим, противилась этому из-за него.

Подавлять это желание, зуд, который, словно вторая сущность, оживал во мне всякий раз, когда Дейд оказывался рядом, было все равно что вести ножом по взмокшей плоти, надеясь, что клинок не сорвется и не рассечет ее.

Я не могла свыкнуться с этой мыслью. Зная, что он совершил, зная обо всей тяжести содеянного им, зная, кто он на самом деле.

Мой враг, рожденный и воспитанный, дабы стать именно тем, кем его живописали многочисленные слухи.

Дать слабину и впустить его в свое тело было бы не просто позорно, но и опасно для жизни – что бы там ни предрекали звезды.

Не звездам, что светили где-то вдали, было решать, каким путем пойдут наши жизни. Уверовав в их предсказания, мы лишь навлечем на себя беды – новые кровопролития и смерти.

И все же я не могла уйти. Я даже шага из этой комнаты не могла сделать с мыслью о побеге. Король узнает. Он придет за мной. Сбежать домой – хоть измученное сердце мое только об этом и мечтало, – было бы слишком эгоистично.

Я приведу тьму к воротам нашего города, к нашему народу – а ведь ему и так уже изрядно досталось.