Дикари. Дети хаоса

Уже несколько недель меня и днем и ночью преследуют кошмары. Я отчаянно пытаюсь продержаться до того дня, когда все закончится, но со временем понимаю, что он никогда не наступит. Вина, стыд, печаль и страх будут со мной до конца моих дней. Останутся частью меня, словно недуги, введенные мне прямо в кровь, кормящие меня и кормящиеся мною. Моя единственная надежда на выживание — научиться жить с этими ужасами. В конечном итоге именно это я и делаю.

Возможно, это — не лучшее решение. Я все еще не уверен.

Я так долго жил, оглядываясь через плечо, что это стало моей второй натурой. Оказываясь в тишине, наедине со своими мыслями, я начинаю верить, что все плохое, что со мной происходит, — это наказание за совершенные мной грехи. Каждая дурная мысль или постыдное действие фиксируется, записывается и используется против меня, чтобы наказывать меня за мою слабость, причинять боль физическую и душевную, напоминать мне, насколько я ужасный человек.

С каждым днем моя вера слабеет, а душа становится более темной и чужой, в то время как шрамовник набирается сил.

А Небеса просто наблюдают, безмолвные и далекие, как то темное поле под проливным дождем много лет назад, крещенное слезами Бога.

* * *

— Мистер Моретти, все хорошо?

Голос Джанин вернул меня в реальность, и я понял, что замер на пороге квартиры.

— Да, — ответил я, проводя ее внутрь, после того, как она поставила свой зонтик в угол. — Извините за бардак.

— У вас зеркало разбито, — объявила она, будто это было для меня новостью.

— Произошел несчастный случай, — пробормотал я, указывая ей на уголок для завтрака, где мой кухонный гарнитур составляли небольшой стол и стулья-скамейки. Тесная студия была захламлена вещами и нуждалась в генеральной уборке. При двух людях, присутствующих одновременно в этом маленьком пространстве, все казалось слегка преувеличенным: беспорядок стал хуже, стены ближе, запахи сильнее. Смущение заставило меня покраснеть.

— Это… могу я вам чем-то помочь, или…

— Все в порядке, спасибо. Присаживайтесь.

Джанин принялась маневрировать вокруг груд грязного белья и пустых бутылок из-под спиртного, ступая так, будто пересекала веревочный мостик, подвешенный над лужами горячей лавы. Добравшись до уголка для завтрака, она развернулась и натянуто улыбнулась, вероятно гордясь собой, что достигла цели.

— У вас очень уютная квартира.

— Тот еще гадюшник. — Я быстро достал совок и метлу из стенного шкафа и подмел битое стекло от зеркала в углу квартиры, где находились моя кровать и комод. — Писатели не такие, какими их представляют люди, — сказал я, поправляя простыни с одеялом и вытряхивая содержимое пепельницы с тумбочки в ближайшую мусорную корзину. — Особенно разведенные, которым надо выплачивать алименты на детей, а также назначенные судом суммы на содержание бывших жен, встречающихся с сосунками.

Очевидно, Джанин не знала, что делать с этим заявлением, поэтому, ничего не сказав, изящно опустилась на одну из скамеек, сложила руки на коленях и вежливо улыбнулась.

Наклонившись, чтобы поднять с пола пустые бутылки, я заметил, что она смотрит на рабочий стол, зажатый в тесном пространстве между ванной и кухней. Мой ноутбук, принтер и пачка бумаги, находящиеся на нем, были покрыты толстым слоем пыли. На небольшой книжной полке, прикрепленной к стене над столом, стояло несколько моих романов и пара книг других авторов, напоминая мне о том, за что я больше всего ненавидел жизнь в однокомнатной квартире. За исключением ванной, в которой закрывалась дверь, уединиться во время чьего-то визита мне было негде. Все было на виду.

— Это здесь вы пишете книги? — спросила Джанин.

— По большей части, да.

— Как здорово.

— Да, я бы сказал потрясно.

Когда я открыл окно рядом с плитой, чтобы впустить немного свежего воздуха, Джанин поинтересовалась:

— Вы всегда хотели быть писателем?

— Вообще-то да. — Я прислонился к холодильнику, скрестив руки на груди. — В детстве мы с Джейми Уилером и Мартином были неразлучны. Джейми всегда хотел быть священником, Мартин — кинозвездой, а я — писателем.

Их лица — детей из прошлого — появились передо мной с поразительной ясностью, такие далекие, но при этом яркие и живые.

— С самого раннего возраста в Джейми было что-то особенное, что-то духовное. Будто мы все просто знали, что однажды он наденет пасторский воротничок, понимаете? Последнее, что я слышал про него — правда, очень давно, — это то, что он руководит приходом где-то на юге. Но раньше мы всегда говорили о наших мечтах.

Джанин закинула ногу на ногу, при этом юбка у нее слегка задралась.

— И у двоих из вас они сбылись.

— Ни о чем подобном я не мечтал.

Смутившись, она положила сумочку на столик, затем снова повернулась ко мне.

— Мне жаль это слышать, мистер Моретти.

— Зовите меня Фил.