Дихроя. Дневники тибетских странствий

В дороге мы останавливались еще дважды. Первый раз – возле священного озера Ямдрок-Тсо. Согласно легенде, Отец-обезьяна и Еше Цогьял, прародители всех тибетцев, желая даровать своим детям спокойствие и любовь, бросили в Брахмапутру по три капли своей крови. Три дня спустя на поверхности реки появился гигантский лотос, из которого вышла богиня Венченг. Увы, ее выдающаяся красота не принесла тибетцам желаемого мира, напротив, мужчины стали воевать друг с другом, желая добиться ее руки. Изнывая от бессилия, Венченг пришла на берег озера Ямдрок и обратилась к своим родителям с просьбой забрать ее и прекратить тем самым людские распри. Отец-обезьяна и Еше Цогьял сжалились над дочерью, и вскоре на озере возник еще один лотос. Венченг вошла в него и больше не возвращалась в мир. Лотос же все рос и рос, будто впитывая в себя людскую ненависть и оттого разбухая, и много веков спустя стал горой Ньинчен Камсанг.

Когда мы уже подъезжали к озеру, начал накрапывать дождь, и это были первые осадки, которые застали нас в пути. Некоторое время мы стояли на берегу и наблюдали за тем, как капли выбивают всплески из бирюзовой водной глади. На холме чуть в стороне от озера находился монастырь Самминга, построенный в XII веке. Посещать его, однако, мы не планировали и, налюбовавшись Ямдрок-Тсо, поехали дальше.

Во второй раз кофе-брейк случился возле ледника Карола, который массивной снежной шапкой нависал над горами, рискуя в любой момент лавиной обрушиться на поселок, находящийся внизу. Впрочем, судя по улыбкам местных жителей, их не очень беспокоило подобное соседство. Мне вспомнился Сахалин и люди, живущие в зоне самых сильных землетрясений России: там, вблизи спящего вулкана, тоже царили подобные настроения – сегодня живы, и ладно, а завтра будет завтра.

«Может, так и надо?»

Только когда около восьми вечера мы наконец достигли Гьянгдзе и я заглушил мотор мотоцикла, меня настигло осознание того, что мы сделали.

«360 километров за 12 часов по дороге, которой никто из туристов не ездил… Настоящая авантюра».

Это был самый долгий день в пути, самый сложный… и самый красивый; все выглядели измотанными, но счастливыми.

За ужином царила тишина – все просто ели, пополняя запас сил. Ребе отхлебнул из чашки, фыркнул:

– Ну и бурда… вот у Паши чай был, настоящий, а это…

– В каком смысле – был? – не понял Лама, который сидел по левую руку от Ребе. – Он что, вместе с ним укатил?

– Выходит, что так, – хмыкнул Ребе.

Лама покачал головой и пробормотал:

– Ну, Паша… чайный мастер, блин…

«Поскольку любые попытки определить, насколько велико людское эго, априори обречены на провал, не легче ли забить хуй и просто дожидаться смерти без лишней нервотрепки?» – вставил Андрей.

Поднявшись в номер, я лег на кровать. Увы, сон не шел. Не зная, чем себя занять, я вдруг вспомнил, что давно не брал в руки книгу Пятигорского.

«Может, сейчас как раз – самый подходящий момент?»

Взяв в руки «Мышление и наблюдение» и открыв книгу, погрузился в чтение, но продвинулся недалеко: взгляд мой зацепился за цитату:

«Жизнь есть осознанное страдание и осознание страдания».

«Забавно видеть свои же слова в чужой книге, – хмыкнул Андрей. – Чувствуешь себя йогом, который наблюдает за собой будто со стороны. Охуеть какое странное чувство».

«Ты и Пятигорского знал?» – изумился я.

Андрей глубокомысленно хмыкнул, но ничего не сказал.

«И каким он был?»

Тишина.

«Не хочешь рассказывать?»

И снова – без ответа.

Поняв, что Андрей не настроен продолжать диалог, я снова попытался вчитаться в труд Пятигорского, но не преуспел: буквы разбегались под моим взглядом. Отложив книгу, я закрыл глаза.

«Что имеется в виду под осознанным страданием? Что мы не прерываем жизнь, хотя понимаем, что она приносит нам только муки? И о каких именно страданиях идет речь?»

Вскоре я уснул, так и не найдя ответов на мучившие меня вопросы.

•••

Август 1901 года

Похуизм. Труп в реке. Короткий визит в Цзэтан

«Ничего не хочется.

Не в плохом смысле, вовсе нет, не так, как когда болеешь. Наоборот, ощущение некой легкости

во всем теле. Верно говорили все про дихрою – от нее становится все ясно и понятно. Ты открываешь глаза утром, смотришь в потолок и думаешь, что тебе никуда не надо спешить. Эти здания, памятники, монастыри и статуи, которые в них хранятся, – все это от тебя никуда не денется, оно стояло тут веками до тебя, простоит еще столько же после твоей смерти, а может, и дольше. Нет смысла суетиться».

Цыбиков отложил карандаш в сторону и зевнул, прикрыв рот кулаком. Мыслей в голове хватало, самых разных, вроде бы интересных (а может, и не очень, плевать), но записывать их он просто не видел смысла.

«Запишу эти – появятся новые, кажется, их поток бесконечен… И что же, на каждую бумагу изводить? Рука писать устанет…»

Кроме того, Гомбожабу надлежало описать еще и поездку в Сэру для официального дневника – сегодня был последний их день в монастыре, а уже завтра утром они с Жаргалом отправятся дальше, в древнейшую столицу Тибета – Цзэтан.