Я пишу список. Жабры Моны. Глаз Гетти. Даже пытаюсь набросать руку Риз, а ведь есть еще сотня других случаев, о которых я не вспомнила. Мне дико смотреть на этот список. Видеть, как токс вылепливает нас по образу окружающих нас животных, как она пытается трансформировать наши тела, выжать из них больше, чем они готовы дать. Она словно пытается улучшить нас, а мы не можем принять эти изменения.
— Жуть какая, — говорит он, когда я заканчиваю писать. Его глаза широко распахнуты, а лицо такое печальное, что я не могу сдержать смех.
— А потом?
А потом… Гетти и Риз, кто-то нуждается во мне. Что-то дикое в каждой из нас — то, что я ощущала в себе всегда. Только на этот раз оно реально. Оно в моем теле, а не только в голове.
— Они найдут лекарство. — Он касается моей щеки, и пластик перчатки цепляется за кожу. — Что бы это ни было, они это исправят.
Движение в лесу, с дерева срывается птица. Он дергается, оглядываясь. Я не вижу ничего — только каплю крови, срывающуюся с его кожи на ветру.
Я снова в своей палате. Занавески закрыты, куртка и ботинки на своих местах. Руки свободны, доска чистая.
— Доктор Паретта будет с минуты на минуту, — говорит он, подмигивает, а потом надевает и завязывает маску. — Если она спросит, тебе ужасно понравилось наматывать круги по палате.
Когда она приходит, на ней все тот же голубой костюм, в руках — стопка бумаг и блокнот с карандашом, а еще штатив и видеокамера. Ее темные волосы блестят, вокруг глаз залегли глубокие морщины. Интересно, совпадают ли они с теми, что под маской, вокруг рта.
— Как ты себя чувствуешь, Байетт?
Я пожимаю плечами.
— Мы снизили дозировку диазепама. Надеюсь, болей не было?
Мотаю головой. Киваю на доску.
— Наш вчерашний разговор был нам очень полезен. Я бы хотела задать тебе еще несколько вопросов, если позволишь. — Она кладет камеру на постель и начинает устанавливать штатив. — Я понимаю, что для тебя это будет немного непривычно. Обычно в подобных случаях я веду записи. Но, поскольку ты будешь пользоваться доской, так будет проще. — Закончив со штативом, она устанавливает на него камеру.
— Я буду задавать вопросы, а тебе нужно будет записывать ответы и показывать доску в объектив. Ничего сложного.
Экран камеры сходит с ума, мигает красная лампочка. Паретта садится на постель у меня в ногах и кладет блокнот на колени.
— Прежде чем перейти непосредственно к заболеванию… Я заметила в твоей карточке некоторые пробелы. Ты можешь рассказать мне о своем менструальном цикле? Насколько он регулярный после введения карантина? Стресс и изменения в питании могут серьезно повлиять на эти вещи.
Паретта подается вперед.
— Это очень, очень ценные сведения, Байетт. А что насчет тех, кто не достиг половой зрелости к началу карантина?
— Но у них проявляются симптомы заболевания, верно?
— А ваши учителя? — У Паретты горят глаза, голос дрожит от воодушевления. — У них проявляются те же симптомы, что и у вас?
Наверняка я утверждать не могу. Но что-то подсказывает мне, что ни Уэлч, ни директриса не прячут под одеждой второй позвоночник вроде моего. Они больны, я знаю это. Я видела язвы у них на коже, видела стеклянный блеск в глазах и отсутствующий взгляд, когда их настигала лихорадка. Но это было не так, как у нас.
— А остались директриса… и кто еще?
И они ближе всех к нормальному состоянию, так ведь? Это они должны быть здесь, а я должна быть в своей комнате, с Гетти, которая обнимает меня так крепко, что трудно дышать.
Я обвожу жестом комнату и подпускаю в улыбку немного горечи.
Паретта читает написанное, и ее лоб рассекает морщинка.
— Мы действительно хотим найти лекарство, Байетт, — говорит она после короткой паузы. — Но у нас так много вопросов и так мало ответов. Ты должна понять.
Она продолжает, словно я ничего не писала:
— Согласно моим данным, биологический пол только одного человека на острове соответствует мужскому. Это некий Дэниел Харкер.
Отец Риз. Я киваю. Не понимаю, чего еще она от меня хочет. Если она хочет узнать больше про мистера Харкера, надо было выбрать Риз.
— Как отреагировал он? Так же, как вы, девочки?
Поначалу так оно и было. Раздражительный, как некоторые из нас. Агрессивный, как некоторые из нас. Но большинство смогли взять себя в руки, а он с трудом сохранял рассудок, когда ушел.
Это все, что я могу сказать наверняка.