Дикие

Его укладывают на каталку и увозят прочь. Я остаюсь одна.

ГЛАВА 13

ГЕТТИ

Риз зовет меня по имени, слегка трясет, и я просыпаюсь. Кожа влажная, пот пропитал рубашку на спине; в горле саднит, как будто я долго сдерживала крик.

— Пора, — шепчет она.

В школе тихо — ни звука из других спален, — а луна стоит так высоко, что в окно ее не видно. Наверное, уже за полночь. В это время года до рассвета еще несколько часов, но трава белая от инея и блестит. В лесу должно быть достаточно светло, чтобы обойтись без фонарика.

Мы выбираемся из постели и медленно, чтобы не шуметь, продвигаемся к выходу. У двери я останавливаюсь. Сейчас я знаю, что Байетт жива. Если я пойду в лес, то возьмусь за эту мысль обеими руками и буду гнуть ее, испытывая на прочность.

— Готова? — спрашивает Риз у меня за спиной.

Байетт жива. Она жива и нуждается во мне так же, как я всегда нуждалась в ней.

— Готова.

Мы выходим из комнаты и крадемся по коридору; Риз натянула капюшон, чтобы приглушить свет волос, и идет так близко, что я чувствую, как костяшки ее пальцев задевают мои. Все спят, а если не спят, то не подают виду, так что мы спокойно минуем спальни и выходим на полуэтаж.

На верхней площадке лестницы мы приседаем, и я пытаюсь разглядеть дежурную у парадного входа. Интересно, поможет ли она Уэлч отвести Байетт в дом Харкеров, или Уэлч сделает всё сама.

Хотя вестибюль залит серебристым светом, проникающим через многочисленные окна, я никого не вижу. Возможно, проблема в слепом глазу, и я подталкиваю локтем Риз.

— Где она?

— Не знаю, — говорит Риз. Я оглядываюсь и вижу, что она хмурится. — Кто-то должен дежурить у двери.

— Наверное, она изменила расписание. — Мы обе знаем почему, даже если не говорим этого вслух: Уэлч не хочет, чтобы кто-то видел, что она собирается сделать. Ей так удобнее, это факт, но и мне тоже, и я не готова упускать это преимущество. — Давай выйдем на улицу.

Я выпрямляюсь и медленно преодолеваю несколько ступеней; мой глаз с трудом различает в темноте их края. Шаг за шагом, бок о бок с Риз, мы спускаемся на первый этаж. Все еще никого: ни дежурных, ни Уэлч. Может, мы пришли слишком рано? Или слишком поздно?

Риз открывает двустворчатые двери, и я выскальзываю за ней наружу, чувствуя, как под куртку пробирается холодный зимний воздух. На крыльце я медлю. Я подозреваю, что ружейную смену освободили от дежурства, как и девочку, которая должна была сторожить двери, но осторожность не помешает.

После захода солнца ружейная смена всегда зажигает фонарь. Поправив капюшон, Риз ныряет в темноту и вглядывается в очертания крыши.

— Никого, — говорит она; дыхание вырывается изо рта облачками пара. — Путь свободен.

Все происходит в тайне. Я боюсь даже думать о том, что это означает для Байетт.

По мощеной дорожке мы идем к еловой роще у забора. Риз ждет, пока я онемевшими пальцами раскапываю дробовик; твердая земля забивается под ногти. Он там, где мы его оставили, и мне бы радоваться, но я ничего этого не хотела. Ни дробовика в руках, ни жизни лучшей подруги на моих плечах.

Секунду я медлю, вспоминая о бумаге на доске объявлений в вестибюле. Соблюдайте карантин, написали они. Следуйте правилам, и мы вам поможем.

Нож за поясом и дробовик в руках. Полтора года пустого неба, нехватки лекарств, горящих за школой тел. Нам придется помочь себе самим.

Я открываю ворота, стараясь делать это как можно осторожнее, чтобы не порезаться об осколки, которые мы привязали к прутьям. Со стороны школы ворота может открыть кто угодно, но они захлопнутся за нами, едва мы окажемся снаружи, а отпереть их можно только ключом Уэлч.

— Ты уверена насчет северной стороны? — спрашивает Риз.

Это она про мой план вернуться домой. Не столько план, сколько единственный способ, но я почти уверена, что мы сможем залезть по забору с северной стороны, где он упирается в обрыв.

— Это лучшее, что я могу предложить, — говорю я. Мы должны справиться. У нас нет выбора.

Мы углубляемся в лес, и теперь нас ведет Риз. Деревья обступают нас со всех сторон, земля укрыта зеленым ковром иголок, от которых исходит влажный гнилостный аромат. Хотя остров изменился, хотя из нас двоих это я бывала в лесу с тех пор, как он стал чужим и жестоким, она все равно знает его лучше меня. Мы все — ракстерские, но не так, как Риз.

Иногда она рассказывала нам об острове. О потайных уголках, которые она находила, о пляжах, куда можно попасть только во время отлива, о тропах, ведущих через заросли бересклета. Она рассказывала нам, как отец будил ее среди ночи и они шли к скалистому берегу, чтобы посмотреть, как волны лижут камень, а люминесцентные водоросли обволакивают его прохладным белым свечением, напоминающим свет, исходящий от волос Риз. В первые дни осеннего семестра она, загорелая и веснушчатая, сутками смотрела в окно, как загнанный в клетку зверь.

К сожалению, мне лес представляется другим. Везде, куда ни глянь, таится угроза. От любого шума воображение рисует, как за нами крадется какое-то животное. Я пристраиваю дробовик на плече и напоминаю себе, что у меня только два выстрела.