Дикие цветы

«Я не представляю, как ей удалось так завладеть моим сердцем – при том, что я сидел более чем в тридцати метрах от сцены, в мертвящей акустике Альберт-холла. И тем не менее она это сделала. Потрясающе, невероятно, электризующе трогательно. Я не знаю, как у нее это получается».

Но Бен, едва дышащий, придавленный толпой рядом с непривычно притихшим Хэмишем, знал. Он понял, что там, на концерте, он слышал ее – настоящую Корд – она просто стала собой и воспела любовь, к которой так стремилась и которую по какой-то причине не могла принять.

После концерта они молча вышли из театра, но у входа в метро Хэмиш пожал его руку.

– У меня завтра прослушивание, так что я не смогу поехать с тобой к твоим родителям. Не беспокойся, я уже позвонил им, – сказал он.

Он похлопал Бена по плечу, высокий и сильный, и это заставило Бена вздрогнуть.

– Пока, Бен, передавай Корд мою любовь!

– Сам передашь, – сказал Бен, стараясь говорить громче.

– Нет, нет, – ответил Хэмиш, стиснув зубы. – Ничего не выйдет. Все кончено, Бен.

Он достал кошелек и стал копаться в нем, избегая встречаться глазами с Беном.

– Я говорил себе, что она могла бы полюбить меня в другой жизни – там, где она бы не пела. Но я не хочу лишать ее этого, понимаешь?

Бен неуверенно покачал головой.

– Ох, Бен. Удачи тебе, приятель, и красавице Мадлен. Будьте счастливы. Присматривай за ней.

И он ушел, скользнул мимо Музея Виктории и Альберта[190]. Высокий рост выделял его среди толпы пешеходов. Некоторые смотрели на него восхищенно, но он ничего не замечал, и это свойство – столь скромное отношение к самому себе – было одним из его лучших качеств.

Прослушивание, о котором говорил Хэмиш, проводилось для сериала «Царский полдень», который вышел на экраны в следующем году и сделал его знаменитым. На семь месяцев он уехал в Индию, где встретил Саниту, на которой женился год спустя в Бомбее. Бен получил от него потрепанную открытку, отправленную пару недель назад, в которой Хэмиш рассказывал о своей женитьбе и предстоящем родительстве, а также желал Бену удачи с его собственной свадьбой. О Корд он не написал ни строчки, и у Бена сложилось впечатление, будто Хэмиш намеренно старался создать между ними максимально возможное расстояние – будто бы знал, что должен исчезнуть, пока мог…

Бен одернул себя. Не стоит думать о грустном в такой день, как сегодняшний. Взмахнув руками, он поднялся, улыбнувшись при мысли о Мадс, которая, если повезет, все еще сладко спала. Он надеялся, что Мадс не проснется в беспокойстве, кусая тонкие, подвижные пальцы, которые никогда не прекращали свою деятельность, не важно-поправляли ли они волосы, трогали ли все, что под руку попадется, или заставляли его стонать в экстазе. Однажды он видел ее в лаборатории в Бристоле, совершенно неподвижную, застывшую, как танцовщица, опускающую металлическую нить в пробирку, которую она держала в руке. Все остальное время она оставалась напряженной, нетерпеливой, нервной, а когда спала, то напоминала ребенка – сворачивалась калачиком, ноги путались в ночной рубашке, волосы обвивались вокруг шеи, а лицо становилось по-младенчески умиротворенным. Она была его будущим. Он и она.

– Бен? – вдруг раздался голос из-за его спины, издалека, и он подумал, что ему показалось. Но голос позвал снова:

– Бен, дорогой мальчик, это же ты?

Бен подпрыгнул от этих слов, ощущая себя так, будто его застали за чем-то неприличным.

– Папа?

Сквозь влажные ветви ивы он увидел отца – тот стоял на берегу и разглядывал его. Он надел старые резиновые сапоги и выцветший синий халат, а на плечи накинул видавший виды плащ, висевший обычно на стене у задней двери дома.

– Что, во имя всего святого, ты делаешь здесь в такой час?

Бен поднялся.

– Не мог уснуть.

– Логично.

Тони достал из кармана сигареты.

– Хочешь одну?

– Нет, спасибо.

– Тогда глоток? – Он взмахнул фляжкой, извлеченной из другого кармана халата.

Мимо, уставившись на Тони, проехал на велосипеде какой-то старик. Бен покраснел. Да уж, его отец выглядел более чем эксцентрично.

– Сейчас шесть утра.

– Это «да» или «нет»?

– Нет, спасибо, пап.

– Не против, если глоток сделаю я?

Бен пожал плечами. Не сговариваясь, они медленно побрели в южном направлении под золотым светом восходящего солнца.

– Как самочувствие?

– Неспокойно. Немного тошнит, если честно.

– Да, хорошо помню это чувство.

– Правда?

– Конечно. В день свадьбы у твоей мамы болело ухо. Я отвел ее к доктору и почему-то обрадовался, хотя, конечно, и жалел ее. А потом я сидел там, в крошечной съемной квартире, и чувствовал себя все хуже и хуже, а когда она позвонила, чтобы попросить отвезти ее на операцию в Хаммерсмите, я, и это не преувеличение, уже был на полпути к тому, чтобы сбежать.

Бен посмотрел на отца.

– Ты не думал, что это плохой знак?

– Что именно?

– То, что ты увидел ее в день свадьбы.

– Ах, это. Что ж, мы, актеры, конечно, суеверны, но, к счастью, такого рода суеверие рода обошло стороной нас обоих.

– А я и не знал, – задумчиво проговорил Бен. – Я имею в виду поездку к врачу.

– Серьезно?