Дикие цветы

Весна в тот год выдалась великолепной. Днем она часами сидела на крыльце в своем древнем ворсистом синем свитере с жеваными, растянутыми манжетами, завернутая в одеяло, как кит, выброшенный на берег, а ее длинные густые волосы покрывали ее дополнительным слоем брони. Она ела бесконечные тосты с сыром и тунцом, которые готовил Бен, и читала детективы, пока он работал над сценарием. Весенние дикие цветы в Боски совсем не походили на летние, и дом тоже казался не таким, каким был знойным летом. Маслянисто-желтые примулы и глянцевитый чистотел росли вокруг Боски и на обочинах дороги – там, где трава еще не сменилась песком, а в переулках покачивали головками нежные светло-голубые незабудки и ярко-розовая смолевка. Черные дрозды пели в живых изгородях за домом; она могла слышать их голоса утром и ночью, когда, скорчившись в неудобной позе и дрожа, лежала в постели.

Старый деревянный дом не удерживал тепло, и Мадс страдала. Вечерами было все еще очень холодно, и над заливом ярко сверкали звезды. К концу их пребывания в Боски растущая луна рано восходила над морем и долго висела перед домом, а ее белоснежный свет устилал зубчатой дорожкой морскую гладь. Дни стояли тихие и мирные, но, когда Мадс вставала ночью – а она делала это часто, – дом сотрясал шум мощных весенних приливов, с грубой силой терзающих берег.

В те дни они могли ходить на пляж только во время отлива. Но это и к лучшему: врачи сказали, что два ее малыша могут появиться на свет в любое время. Медики не могли точно измерить время их пребывания в животе Мадс и поэтому не были уверены, когда именно они появятся на свет. В любом случае покорять пески ей не рекомендовалось. Так что они оставались дома, ожидая окончания лондонского строительства и рождения таких желанных детей.

– Разве это не странно, что весной здесь все совсем по-другому? Как будто совсем другой дом, – сказала она Бену в их последний здесь вечер, когда они сидели в уютной, отделанной деревом кухне-гостиной, глядя на залив и нависающую над ним луну. Она ерзала в своем кресле, пытаясь освободить еще немножко места для пасты. У нее никак не получалось устроиться – одна упрямая ножка настойчиво колотила ее по ребрам, будто пытаясь устроить побег.

– Да, – сказал Бен. – Когда я был маленьким, мы приезжали сюда на Пасху. Это и правда было странно. До сих пор помню те дни. Свежая зеленая трава, цветы и все остальное.

– Когда это было? Я не знала, что вы бывали здесь на Пасху.

Он улыбнулся ей.

– Разве ты не вела дневник с точными датами всех наших приездов сюда?

Мадс шлепнула по выпирающей из живота пяточке, и он рассмеялся, но она горячо проговорила:

– Не надо дразнить меня этим. Я просто люблю порядок. И все было совсем не так.

Бен взял ее за руку, все еще улыбаясь, и погладил ее.

– Все именно так – за это я тебя и люблю так сильно.

Он поцеловал ее руку, потом притянул к себе кресло и положил ладони на ее огромный живот.

– Один из них пинается. Вот ножка, прямо здесь.

– Привет. Это папа, – сказал Бен ее животу. – Хватит пинать нашу маму. Я могу научить тебя карате, когда ты родишься. Если хочешь, мы даже вместе посмотрим «Малыш-каратист»[218]. Ну а пока сиди тихо и будь спокоен. Не стоит брать пример с мамы. – Он посмотрел на нее с озорством во взгляде.

Руки мужа все еще лежали на ней. Она крепко прижала их к своему животу.

– Бен… Мне страшно.

– Я знаю, – сказал он, глядя на ее живот. – Знаю, что ты боишься. Дело и правда важное – как-никак близнецы. – Он потер лицо и теперь очень походил на Алтею – та же смесь ужаса и вымученной радости на лице. – Но у нас теперь есть деньги. Мы больше не нищие студенты, питающиеся консервированными бобами. Мы можем позволить себе обратиться за помощью. Няня. Няни…