Дикий ангел

Твою ж мать!

– Нам и тут хорошо! – как можно беззаботнее говорит Уля. – Между нами ничего нет, что можно утаивать!

И я чисто на первобытном инстинкте накрываю её коленку рукой, чтобы помешать ходу ею мыслей и разделению, что она хочет.

УЛЬЯНА

Переборщила… но он сам напросился! Нечего было меня трогать. Я и так вся на взводе, как раскалённый провод. Так Громов ещё и грабли при себе не держит. За коленку помацал. Ногти ему в руку вонзила, кожу разодрала. Не специально, конечно. На рефлексе. Но силу приложила. Теперь совесть грызёт, всё задерживаю взгляд на этих кровавых царапинах. А Феликс ещё больше мучений добавляет. Хоть бы отругал как-нибудь, недовольство показал. А он стерпел. Молча руку убрал, глаза отвёл. И осталась я одна со своим сожалением.

Да не хочу я драться, злиться, ругаться! Оно само выходит. У меня после тех давних событий настолько изодрано восприятие Громова, что тупо включается самозащита. И неважно, что им движет. Хорошее ли, плохое. На всё. Щит вперёд и «не подходи».

До конца поездки он меня больше не трогает. Не разговаривает. Изредка улыбается тому, как Злата играет с Юрой, а когда она засыпает, сам вызывается переложить её на верхнюю койку. В тишине и вовсе уходит в себя, хоть и продолжает сидеть на моей нижней постели, учитывая, что и у Юрия место рядом пустует. Утыкается в планшет. Так спокойно и сидит, пока я держу себя в закрытой позе и извожусь, мечтая на свежий воздух… здешний полностью захвачен бывшим мужем. Все фильтры подчистую сносит, накачивая меня лошадиной дозой некогда любимого запаха. Натуральная пытка.

Когда начинается высадка с поезда, Феликс вдруг протягивает мне руку в помощь. Переборов все свои глупые предрассудки, разрешаю себе дотронуться… кожу ощутимо зажгло, но я не дрогнула. Взрослая женщина, сколько можно дёргаться. Вон уже, даже насилие применила.

– Надо обработать… – вместо спасибо, переворачиваю его ладонь, указываю на засохшую кровь, некрасиво выглядит.

Мужские пальцы на моих нежно смыкаются. Замираю под тёплым взглядом.

– Если это единственный способ к тебе прикасаться, то хоть всего изорви, Уль…

Ознобная струйка бежит по спине. Испытываю самые настоящие разрывные эмоции. Злость, отторжение. Но где-то на уровне моего микромира звенят радость и удовольствие. К моей ледяной ненависти примешивается горячая тоска по этому мужчине. Опасный коктейль. Если рванёт, никто из нас не выживет.

– Я не хочу возвращаться к тебе, Феликс! Оставь то, что ты сейчас пытаешься сделать!

Теперь он уже крепко сжимает мою руку, не даёт вырвать, кончики пальцев немеют.

– Я не обладаю такой силой, Ульян! Это больше, чем я сам…

От колкой боли в сердце расширяю глаза и необдуманно вываливаю свою слабость:

– А у тебя не получится! Ты оставил после себя грубый обрез, Громов, вновь сойтись никак не выйдет!

Зачем я призналась, что до сих пор не зажило?! Вот кто тянул за язык?

На лице мужчины появляется патологическая решимость:

– Я приму ту форму, что тебе подойдёт.

И мы снова якорем пойдём на дно.

– Как у тебя легко и просто… – во рту проступает горький привкус.

– Сложно, Уль. Но только так.

Нет, не так!

Вынимаю из себя арктический холод:

– Закончим, Феликс! Я хочу увидеть брата!

– Машина уже ждёт! – но мою руку так и не отпускает, с силой держит возле своей груди.

Сердце у него шалит, удары не по одному, а обгоняют друг друга.

– Что-то ещё?

– Да, я хочу тебе кое-что сказать… Ты… Спасибо за Злату, Уль!

– Я её не для тебя рожала, Громов!

– И всё же родила…

– Это не твоя заслуга!! – дрогнувшим голосом.

– Да, она твоя, я знаю! Но позволь и мне свои заработать! Я хочу подарить дочери лучшую жизнь!

На душе гадко. По его словам, без него моя дочь эту лучшую жизнь не увидит… сама я, типа, не в состоянии её дать. В груди распыляется отрицание. Его не было четыре года, а сейчас он смеет осмеивать моё положение. Сам нас вогнал в эту ситуацию, а тут захотел участия.

– Сейчас не время обсуждать это, Феликс! – оглядываюсь на Юру, уводящего Злату.

– Но мы ещё поговорим? – с надеждой.

– Да, поговорим. Отпусти. – тороплюсь за дочкой. В сердце будто проворачивают ржавый гвоздь. Я кое-как настроила себя сюда приехать и возможно подумать о примирении с Громовым ради Златы… но не ожидала, что он начнёт наступление такими мощными набегами. Надеялась, что потихонечку, по чуть-чуть, с перерывами на обдумывание. А тут давят плашмя к земле. Все старые раны разом заболели. Я их лечила долгое время, а тут рвут-рвут-рвут.

Громов не умеет по-другому. Берёт кавалерийским наскоком. Борзо.

Пуля – дура, штык – молодец.

Прямо в сердце.

Нервный звук вырывается из горла, когда Феликс подхватывает дочку у машины и целует её в щёку. Рука тяжелеет, но разум подсказывает не лезть.

Она его дочь. Как не крути, не поверни, не спрячь – ДОЧЬ.