Дикий барин в домашних условиях

А когда родственники с милицией уедут, а в дом начнут возвращаться домашние животные, то на космическом корабле, неудачно стартанувшем под бой курантов, в живых останется только плесень, вырвавшаяся из санитарного блока. И эволюции придётся заново проделывать свой трудный путь. Но как только смышлёные обезьяны, почёсываясь и пощёлкивая друг на друге блох, начнут с интересом рассматривать куски кремня и гальки – тут 23 февраля, и эволюция вновь отброшена. Только биосфера на кефире начинает оживать – 8 марта! Которое отмечаешь, чувствуя себя несколько социально заброшенным, обделённым волшебством, с неважно надутым шариком в руке, робко приглашающим женщин – коллег по офису сходить перед сладким на несколько минут в туалет вместе. Удручающее и непростительное зрелище.

Другие начинают праздновать двадцатого декабря. Тоже не лучший вариант. Первый запой, прологовый, увертюрный, заканчивается примерно к двадцать седьмому, и чёрная тоска с мерцающей в глазах тревогой поселяются в душе торопыги. Появление усталого врача, разматывающего систему, несколько развлекает, но не сильно. Так, разгон небольших демонов. Домашние вздыхают по углам, сгребая вениками осколки, соседи шушукаются. Сотрудники приторно улыбаются.

А тут, хоть умри, надо радоваться и лепить снеговиков.

Вот какого снеговика слепит чловек, выходящий из бездны? Он слепит очень подозрительного снеговика, для которого морковка – это реально инструмент подавления и агрессии, а совсем не нос. Снеговичок будет с блатной блуждающей ухмылкой, кривоватый такой, будет стоять у забора и злоумышлять.

И вот очнулся ты двадцать седьмого, двадцать восьмого пытаешься есть бульоны и укрываешься с головой одеялом, двадцать девятого закономерный срыв на корпоративе, тридцать первого просыпаешься и остро понимаешь, что не спал с двадцать девятого! Точно, не спал! Об этом свидетельствует всё – беспорядок в одежде, головная боль, финансовая несохранность и понимание, что в настоящий момент ты стоишь перед зданием с колоннами…

А тут ещё гости!..

И последствия очевидны. Сугробы, крики, чужая жена в лопающемся мини и искрящихся на морозе лайкровых колготах лезет через забор с двумя бутылками «Парламента». Собаки и снова крики. Так кричать может только Дедушка Мороз, вовлечённый в игру в кабанчика.

Праздновать надо начинать двадцать девятого. А людям с выслугой лет лучше тридцатого. Тогда под бой курантов садишься за стол размятый, благостный, как-то удачно разогретый, с блеском в глазах, с этакой беспечной лукавинкой…

К чему это я вообще?..

Непонимание

Непонимание чего-то – первая ступень к свободе.

Отказ от понимания чего-то – освобождение. Осознание своего непонимания – прорыв к счастью.

Я совершенно свободен по такому количеству тем и вопросов, что могу, наверное, служить эталоном человека свободного. Я не понимаю философию, математику, систему государственного финансирования, электротехнику, тайну изготовления конфет с начинкой слоями, химию, природу смеха, слёз и чихания. Я свободен ото всех ужасных тайн филологии.

Всю жизнь я был заложником своих скромных знаний. Скромными они казались только посторонним людям. А со мной мои знания поступали предельно развязно, чёрство и даже грубо. По сути, я был у них в заложниках. Знал то – делал то, что то велело. Узнавал это – выполнял это по этому велению.

Это было рабство. Мои знания меня не кормили. Не давали мне в пользование средства производства. Я ишачил на них, покупая книги, чтобы покупать книги. Без просвета, без надежды на достижение цели. Болезненная зависимость от знаний сужала круг моего общения, я отдалился от семьи, из дома стали пропадать вещи. Были периоды, когда я каждое утро начинал с получения знаний и не мог остановиться месяцами.

Совсем завязать с получением знаний уже не получалось. Чтобы хоть как-то упорядочить свое чтение, я твердо решил: больше ни в коем случае не читать в одиночку. Со стороны эта решимость может показаться смешной, но другого выхода я для себя тогда не видел и как мог держался этого правила. Если уж совсем поджимало и прихватывало – покупал книгу и шел в гости.

Так прошел год. Читать я стал намного меньше, но тяга к получению знаний не исчезала, зато стремительно сузился круг людей, с которыми можно было прочесть по главке диссертации. Практически все мои друзья годам к сорока четырем вышли на тот же рубеж, что и я. Каждый спасался от своего книгочейства как мог, и никому из нас даже в голову не приходило предложить другому скоротать вечерок за книгой. Все мы уже поняли, что больны, и старались не искушать друг друга.

Мне предлагали кодироваться от тяги к знаниям. Я не сторонник подобных методов, но в данном случае просто не знаю, как к этому относиться.

Время шло, я старался читать как можно реже и меньше, но иногда, совершенно неожиданно для себя, все-таки срывался в штопор. Часто читал без составления конспектов, наспех, стыдясь соседей. Не знаю, сколько бы еще тянулась эта моя позиционная война со своим бесом, если бы однажды Господь не сотворил чудо и в доме не сгорела половина библиотеки.