Дикий барин

Хотел подарить ей сердце санитара, проходившего мимо. Но подумал, что этого будет недостаточно.

Портрет

Читаю Генриховне адаптированный пересказ «Портрет Дориана Грея» и понять не могу, что же в этом пересказе адаптированного. Все очень по Уальду и совсем подробно.

Поэтому, конфузясь, перелистываю страницы бегло и дополняю от себя всякими нравоучениями по ходу. Мол, не убрал после бала Дориан Грей игрушки свои, и вот результат – портрет изменился. Или вот, например, вел себя отвратительно на качелях, дрался с Аркашей, а результат незамедлительно на портрете. Не отнес Грей тарелки в мойку, кидался пельменями в пса Савелия, к его радости (да, у него собачку звали как и нашу), – портретик еще сильнее испортился. А уж если вставал Грей по ночам и лез к своему дедушке холодными ногами под одеяло, то портрет просто плакать начинал и раскачиваться, держась за голову. Перепутанные Греем колготки, обои во фломастере, шмыганье носом заставляли портрет в немом крике проводить часы. Или вот когда Грей врал, что умылся, а сам зубную пасту выдавливал в раковину и пальцем там…

Или прочее!

В таком вот ключе веду я кропотливую педагогическую работу. Когда Генриховна подрастет, то, к сожалению, поймет прямую причинно-следственную связь на примере использования алкоголя. Ничто так не обучает пониманию воздаяния, принятию логики процесса «до и после», ничто так не дарит радости последствий, как употребление. В этом я вижу причину отсутствия стройной философии в России. Незачем она. Не надо нас учить диалектике и экзистенции специально.

Но это Генриховна поймет позже, когда пойдет в школу. Пока же моими силами познает стройность миропорядка.

Дошел до финала. В финале, как мы все прекрасно помним, слуги опознали тело Грея только по кольцам на его пальцах. Закончил чтение, слезы в голосе неподдельные, смотрю на себя в зеркало, сердце сжалось, поправил волосы, думаю о блефаропластике. Педагог от Бога!

Жду ответа от несовершеннолетней Елизаветы, чада дитяти моего. Сбивчивых клятв, признаний, обещаний, раскаяния. Что там еще женщины вытворяют? Может, думаю, обнимет дедушку своего. Помолчим, прижавшись, носами потремся. Глаза прикрыл…

Слышу:

– Нету!

Спрашиваю, не открывая глаз:

– Чего нету?

Слышу хладнокровное:

– Колец нету у меня! Было одно, но его Катя отобрала, сказала, что даст кофту для Синтии, а потом говорит, что не помнит, а я ей говорю: отдавай тогда для Синтии расческу и помаду! А она мне говорит: я с тобой разговаривать не буду! Она будет проституткой теперь, правда? А колец теперь у меня нет совсем. Как меня узнают слуги, которые у меня будут работать? Мы завтра пойдем кольца мне покупать? И сумку для сада новую, я видела там, в магазине, такую, с черепами веселыми…

Открыл глаза. Сначала сильно их сжал, а потом все же открыл.

На следующий день Елизавета нарисовала портрет. И подарила его мне.

Ну, раз на портрете я, то это по-честному. Портрет выполнен в смелой манере «злобный негр сидит за столом». Скуп на детали, лаконичен в решениях.

В который раз горжусь птенцом гнезда старого стервятника. Про свой дар педагога даже и не говорю – уровень «король-элит комфорт-плюс».

Изувер

Я для Генриховны навроде красивого и опасного ямщика. Иной раз довезу до генриховновской мечты, а иной раз завезу в какую-то чащобу воспитания и посильного вразумления. Генриховна когда успеет заточку из муфточки выхватить, а когда приходится ей бежать через валежник от добраго свово дедушки.

Дедушка-изувер – это лучший подарок для пятилетней девочки с амбициями. Такой дедушка обеспечит биографию подробностями, воспоминаниями о нем можно кормить семью из трех человек, наличие такого дедуси оправдывает поступки исстрадавшейся внучки вплоть до попытки вооруженного ограбления включительно.

Эпизоды за вчера и сегодня.

1. Общаюсь с Александрой Джоновной по скайпу. Перебиваю Александру Джоновну, когда та начинает зачем-то перебивать меня и рассказывать о какой-то себе, когда понятно, что если тут я, то тема разговора понятна навсегда.

Когда я говорю о себе – это сказка во всех смыслах. Кручу пальцами в ноут, плачу, кричу, грызу орехи какие-то, слюни, крошки орехов, вопли – все в ноут, все туда.

И тут Александра начинает вдруг говорить о Елизавете Генриховне. Вспомнила о доченьке! И как вспомнила! Говорит: милый папа2, вы уж озаботьтесь тем обстоятельством, что Генриховну надо отдать в эдакую группу, чтобы французский не забил в плане какого-то там лингвизма немецкий, который у Генриховны поставлен поколениями белокурых предков. Надо, папа2, чтобы ребенок плавно воспринял, не смешивая, чтобы французский как-то просто лег бы рядом с немецким… и все такое прочее бланманже.

Тут неожиданно в кабинет входит деловитая Генриховна собственною персоной. И с порога басом (у нее пока бас, не знаю, что будет завтра):

– Эти гондоны! Гондоны! Они достали меня, суки!

Ребенок сходил четыре раза в сад.

Французский ляжет рядом. Чуть более взволнованный, чем предполагалось Шарлем Перро.