Дикий ирис. Аверн. Ночь, всеохватная ночь

земля сияет, белый огонь

спрыгивает с заснеженных гор,

а ровная дорога

мерцает ранним утром: разве это

только для нас, чтобы вызвать

реакцию, или ты

тоже взволнован, не способен

взять себя в руки в присутствии

земли – мне стыдно,

что я думала, ты

где-то далеко, считаешь

нас экспериментом:

как же горестно-прегорестно

быть одноразовым

животным. Дорогой друг,

дорогой трепетный партнер,

какие чувства тебя больше удивляют —

сияние земли или собственный восторг?

Меня всегда

удивляет восторг.

Heaven and Earth

Where one finishes, the other begins.

On top, a band of blue; underneath,

a band of green and gold, green and deep rose.

John stands at the horizon: he wants

both at once, he wants

everything at once.

The extremes are easy. Only

the middle is a puzzle. Midsummer —

everything is possible.

Meaning: never again will life end.

How can I leave my husband

standing in the garden

dreaming this sort of thing, holding

his rake, triumphantly

preparing to announce this discovery

as the fire of the summer sun

truly does stall

being entirely contained by

the burning maples

at the garden’s border.

Небо и земля

Где один заканчивает, другой начинает.

Синяя полоса вверху, а внизу —

золотисто-зеленая и зеленовато-розовая.

Джон стоит на горизонте: он хочет

и того и другого, хочет

всего сразу.

Крайности – это легко. Лишь

середина загадочна. Середина лета —

возможно все.

Значит, жизнь не кончится никогда.

Как я могу оставить мужа

в саду

мечтать о подобном, держать

грабли, торжествующе

готовясь объявить об этом открытии,

пока огонь летнего солнца

и впрямь замирает,

полностью сдерживаемый

горящими кленами

на окраине сада.

The Doorway

I wanted to stay as I was,

still as the world is never still,

not in midsummer but the moment before

the first flower forms, the moment

nothing is as yet past —

not midsummer, the intoxicant,

but late spring, the grass not yet

high at the edge of the garden, the early tulips

beginning to open —

like a child hovering in a doorway, watching the others,

the ones who go first,

a tense cluster of limbs, alert to

the failures of others, the public falterings

with a child’s fierce confidence of imminent power

preparing to defeat

these weaknesses, to succumb

to nothing, the time directly

prior to flowering, the epoch of mastery

before the appearance of the gift,

before possession.

Дверной проем

Я хотела б остаться такой, как была,

неподвижной, каким мир не бывает,

не в середине лета, а за миг до того,

как появится первый цветок, за миг до того,

как что-то уже пройдет —

не пьянящая середина лета,

а поздняя весна: трава

на краю сада еще невысока, ранние тюльпаны

лишь начинают распускаться —

словно ребенок, застывший в дверях,

наблюдающий за другими,

за теми, кто идет первым,

тугой пучок конечностей, внимательный к

чужим неудачам, прилюдным запинкам

с детской уверенностью в грядущей власти,

готовясь победить

эти слабости, ничему

не уступать,

как раз накануне

цветенья, поры господства,

до появления дара,

до обладания.

Midsummer

How can I help you when you all want

different things – sunlight and shadow,

moist darkness, dry heat —

Listen to yourselves, vying with one another —

And you wonder

why I despair of you,

you think something could fuse you into a whole —

the still air of high summer

tangled with a thousand voices

each calling out

some need, some absolute

and in that name continually

strangling each other

in the open field —

For what? For space and air?

The privilege of being

single in the eyes of heaven?

You were not intended

to be unique. You were

my embodiment, all diversity

not what you think you see

searching the bright sky over the field,

your incidental souls

fixed like telescopes on some

enlargement of yourselves —

Why would I make you if I meant

to limit myself

to the ascendant sign,

the star, the fire, the fury?

Середина лета

Как я могу помочь, когда все вы хотите

разного – солнечного света или же тени,

влажной тьмы или сухого тепла —

Прислушайтесь-ка к себе, соперничая друг с другом, —

И вы еще удивляетесь,

почему я от вас в отчаянии,

вы думаете, что-то может свести вас воедино —

неподвижный воздух в разгар лета,

спутанный с тысячью голосов,

и каждый взывает

о какой-то потребности, некоем абсолюте,

и во имя этого они

непрерывно душат друг друга

в чистом поле —

Ради чего? Ради пространства и воздуха?

Привилегии быть

единственным в глазах небес?

Вы не должны

были быть уникальными. Вы были

моим воплощением, всем разнообразием,

не тем, что вы, по-вашему, видите,

исследуя яркое небо над полем,

ваши случайные души

направлены, как телескопы, на некое

продолжение вас самих —

Зачем мне вас создавать, если бы я хотел

ограничиться

асцендентом,

звездою, огнем, яростью?

Vespers

Once I believed in you; I planted a fig tree.

Here, in Vermont, country

of no summer. It was a test: if the tree lived,

it would mean you existed.

By this logic, you do not exist. Or you exist

exclusively in warmer climates,

in fervent Sicily and Mexico and California,

where are grown the unimaginable

apricot and fragile peach. Perhaps

they see your face in Sicily; here, we barely see