Он старался различить в облаке профиль Рузвельта. Она старалась не злиться на то, что вот он опять не видит таких очевидных вещей. И заставляла себя не думать, сколько же всего он не видит и не замечает вокруг себя. Он изо всех сил держался, чтобы не потерять голову от подкатившего страха в очередной раз не оправдать ее ожидания. И уже готов был сказать: «Точно, дорогая, удивительное сходство», хотя видел в небе самые обычные облака…
В следующий миг она уже в воде. Она знает, что-что грохнуло, знает об обжигающей слепящей вспышке, но знание это приходит к ней в виде воспоминания. Она мгновенно осваивается в новой ирреальности и какое-то мгновение пребывает в уверенности, что она всю жизнь вот так раздвигала руками воду океана, обманчиво спокойную, раскинувшуюся блескучим лазурным ковром, на котором ярдах в тридцати от нее, похожий на рентгеновский снимок на оранжевом фоне, полыхает силуэт яхты.
Еще мгновение спустя возвращается реальность.
Произошел взрыв, ее выбросило за борт. Левая рука болит из-за пореза, длинного и аккуратного – так можно порезаться только листом бумаги. Мысль о крови и акулах приходит ей в голову воспоминанием о давно известном факте – мол, все знают, что такое бывает, – но совершенно ее не пугает. Ей словно бы напомнили историю про кошмар, случившийся с женщиной, которая была на нее похожа.
Вокруг плавает странный набор предметов: обломок мачты с шишкой на конце, бейсболка, банка из-под диетической колы.
Из людей никого не видно.
Когда яхта начинает с шипением уходить под воду, она вспоминает, что он почти не умеет плавать. В свое время он не послушался физиотерапевта, утверждавшего, будто для пациентов с ампутированной конечностью нет упражнения лучше, чем плавание.
Она сердится на него, и ей самой это странно. Потом раздражение проходит, и она снова озирается по сторонам, как если бы проснулась одна в незнакомой комнате.
Растерянная и потерянная, она какое-то время плавает на одном месте, не понимая, что еще можно предпринять. Она по-прежнему растеряна, когда не говорящий по-английски брюнет цепляет на нее ремни, на которых ее поднимают на вертолет. Все такая же растерянная она лежит в вертолете, пристегнутая к каталке, и из-за шейного корсета не видит ничего, кроме двух подвешенных к потолку кислородных баллонов и металлического ящика, белого с красным крестом.
Красный крест почему-то означает (это очевидно, хотя и непонятно почему), что ее муж мертв. Ей удивительно слышать (обманчивая шоковая ясность восприятия еще не выветрилась до конца) собственный пронзительный, нечеловеческий вой. Она и не подозревала, что умеет издавать подобные звуки.
Он совсем ничего не помнит и не может поэтому объяснить, каким образом очутился на отмели белого песчаного пляжа, где и пролежал почти целый день после взрыва яхты. Врачи, которые доставили его в ближайшую маленькую больницу, повторяют с акцентом: «Чудо, чудо».
Ее сразу же ведут к нему. Когда она входит в палату, он встречает ее невинным, по-монашески смиренным взглядом и начинает рыдать – громко и неудержимо, как трехлетний ребенок.
Она ложится к нему на узкую кровать и обнимает его. Они оба все понимают. Оба заглянули в будущее, в котором она осталась без него, а он – без нее. Они узнали вкус бесповоротной разлуки. А теперь вернулись обратно в настоящее и здесь друг для друга воскресли. С этого часа они женаты навеки.