Дикий селезень. Сиротская зима (повести)

— Это хуже, — посочувствовал франт. — А я с утра — домой, в Москву. Пойду-ка позвоню своей благоверной, что завтра буду. — Он подошел к телефонистке, назвал номер телефона и, изящно облокотясь о почтовый барьер, стал ждать. Ждал он минуты две, не больше. Телефонистка протянула ему трубку, и он расплылся в улыбке.

Михаил был потрясен. Москва… Свыше девяти тысяч километров! А этот счастливчик небрежно так, скуки ради, болтает с женой, поглядывая на часы, как бы не наболтать на лишний рубль.

А тут Хабаровск. Совсем рядом. Там Ирина…

Михаил подошел к телефонистке, которая со скучающим видом тасовала почтовые открытки. Она подняла приветливое лицо, и он, горячась, путано, рассказал ей, что два дня прождал жену, а ее все нет и нет, и спросил, можно ли позвонить в Хабаровский аэропорт.

Ни слова не говоря, телефонистка связалась с Хабаровском и протянула клиенту трубку.

Михаил схватил трубку двумя руками, приставил к правому уху, к левому, потом все-таки вдавил мембрану в правое ухо и хрипло закричал:

— Пожалуйста, девушка! Забутину Ирину позовите! Объявите! Из Свердловска она.

— Не надо «из Свердловска», — болезненно поморщилась телеграфистка: она вся испереживалась за неловкого парня: — Лишнее. Не путайте.

В трубке что-то щелкнуло, зашуршало, послышались гулкие отдаленные голоса, и хабаровская дикторша как-то радостно, даже весело объявила:

— Забутина Ирина, вас просят подойти к справочному окну.

«Молодчина, хорошо объявила», — про себя похвалил Михаил девушку.

— Никто не подходит, — разочарованно протянула дикторша.

— Девушка, миленькая, еще раз, объявите еще раз, — всполошился Михаил. — Ну Ирка, ну кулема, где это ее черти носят? — не теряя надежды и виноватясь за жену, проговорил он.

Ирина к телефону не подошла. Не подошла она и через час, когда Михаил вновь попытался отыскать ее.

«Что же еще такое стряслось? — распереживался он, не думая пока ни о чем плохом. — Эх дурья башка! Надо было первого утром ее объявить. Да откуда ж я знал? Ишь, как все просто, оказывается. Знал бы, конечно, объявил. Стало быть, в аэропорту ее нет. Не подалась ли она поездом? Не-ет, поездом не должна. Я же ее здесь жду. А вдруг Ира уже в Морском? У соседей остановилась. Может, все-таки проглядел ее?» — Точно внутренние скоростные часы опять бешено забились в Михаиле, и он побежал на стоянку такси.

— До Морского, шеф, и, быть может, обратно, — подбежал он к ближней «Волге».

Таксист, не переставая молоть отвислой челюстью жвачку, оценивающим ленивым взглядом измерил заполошного помятого клиента и смачно выплюнул резинку:

— Два по п'eтьдесят, — деньги на капот.

— Да, да, — Михаил, суетясь, полез во внутренний карман пиджака и достал четыре двадцатипятирублевки.

— Лады, — пробасил таксист и открыл дверцу машины.

Несмотря на то, что каждый месяц Михаил отправлял матери посылки и переводы, Ирине выслал на контейнер и на дорогу приличную сумму, деньжата у него были. Он и в добрые-то времена никогда ни с кем не торговался, а теперь, при таком напряжении, какой может быть разговор о деньгах. Два по п'eтьдесят так два по п'eтьдесят. Сказал бы два по сто, дал бы и две сотни. Лишь бы скорей, лишь бы скорей…

Михаил осел в кресле и закрыл глаза. Зашуршали шипы об асфальт, запотрескивало, точно каленный от фантастической скорости воздух игольчато крошился вокруг машины.

Обстучав соседей и убедившись, что Ирины нет, Михаил влетел в свою квартиру, заметался в поисках бумаги и на бланке путевого листа дергано стал писать: «Ирочка, я жду тебя в аэропорту. Ключи в школе у сторожихи. Как только приедешь, немедля позвони из школы в справочное аэровокзала и позови меня. Жду. Целую. Твой Михаил».

Он захлопнул дверь, всунул в ручку записку и стремглав помчался к школе.

Школа находилась рядом, но сторожиху, соседку по этажу, будить пришлось долго и еще дольше объяснять ей, заспанной, в чем дело.

20

Опустившись на мягкую, обтянутую черным дерматином скамейку напротив справочного бюро, Михаил ощутил страшную усталость и опустошенность. Ему показалось, что его беготня, гонка во времени ни к чему. Ему захотелось очутиться в своей квартире в Морском, провалиться в желанную постель и утонуть в бездонном слепом сне.

Он едва переборол себя, не повалился на скамейку, а задремал сидя, притулившись к холодной, выступающей в зал колонне, которая студила ему плечо и не давала уснуть. Время от времени Михаил вздрагивал от голоса дикторши, открывал глаза, вслушиваясь в гулкие, а потому невнятные слова.

Плечом и затылком Михаил прижал к колонне кипу газет, подергался: не соскользнет ли «теплоизоляция», лениво подумал, что, должно быть, выглядит нелепо на фоне газет и надо бы убрать их, но позу не сменил, лишь поуютнее сжался и в тишине, не оглашаемой объявлениями, заснул.