Дикий цветок

Неоспоримым оставался тот факт, что, подобно отцу, он пожертвовал счастьем другого человека ради своих личных интересов. Томасу пришлось жить, сожалея об этом, что само по себе являлось достаточно сильным проклятием. Иногда, особенно в последнее время, мужчине казалось, что Присцилла его ненавидит. Часто Томас задумывался над тем, что жизнь его жены сложилась бы куда счастливее, доведись ей выйти замуж за человека, который на самом деле любил бы ее. Он украл у Присциллы счастье и за это осужден расплачиваться своим собственным счастьем. Но могла ли «эгоистичная и злонамеренная» сделка, заключенная им во имя Сомерсета, привести к смерти Дэвида? Конечно же нет. Мужчины берут себе в жены женщин, клянясь любить их до гроба, а потом их дети умирают. Никаких злых чар тут нет. У Анри и Бесс погибла дочь, а у Джереми и Камиллы — сын. Они что, тоже прокляты?

Томас встал, нахлобучил себе на голову шляпу и устремил взгляд на бесконечные ряды хлопчатника. Именно в этой земле заключалась его отрада, его утешение. Работники уже во второй раз проходили между рядами хлопка. Красивое зрелище. Белое море простиралось во все стороны, скрываясь за горизонтом. Томас не отрицал того, что это зрелище наполняет его душу ощущением власти и собственной значительности. Мужчина вспомнил слова отца, обращенные к Присцилле, когда они только обручились: «Толиверы — не мореходы. Мы рождаемся не для того, чтобы бороздить океаны и ходить под парусами. К добру это или к худу, но мужчины нашего рода с молоком матери впитывают потребность владеть землей. Нам надо много земли. Мы становимся ее владетелями и передаем по наследству нашим потомкам. Так поступали наши предки в Англии и Южной Каролине».

Как мужчина может отрицать то, кем является? Как он может не хотеть стать тем, кем рожден стать? Как он может отказать себе в праве на жизнь в соответствии со своим предназначением? Как он может лишить своих потомков того, что по праву принадлежит им? Если его сейчас гложет горе, если он оплакивает своего младшего сына, которому не суждено разделить наследство с братом, то в этом виновато не проклятие, а злая ирония судьбы. Его лишили наследника, произведенного на свет женщиной, которую он не любит, но эта смерть не имеет никакого отношения к жертвам, совершенным им и его отцом во имя Сомерсета. Томас поклялся никогда больше не забивать себе голову суевериями.

Глава 81

В последний день 1883 года Джессика достала записную книжку, лежащую поверх других тетрадей в верхнем отделении секретера, подкрутила фитиль керосиновой лампы, чей свет рассеивал наступающие сумерки, и принялась писать.

31 декабря 1883 года

«Свет погас в доме Толиверов. Все наши рождественские свечи не способны рассеять наступивший мрак. Что за грустные сейчас у нас праздники, куда грустнее, чем в тот год, когда умер Сайлас. Мой муж прожил долгую жизнь, а Дэвид умер в юном возрасте. Я все еще не оправилась от шока, вызванного смертью внука. Наше горе будет долгим, а для родителей мальчика оно не закончится никогда. Родители не должны переживать своих детей. Мне очень хотелось утешить сына и невестку, но я не смогла найти слов утешения. Я, извинившись, отошла, когда к нам пришел священник, держа в руках Библию. Я не хотела слушать его ничего не значащих слов. Когда священник ушел, лицо Томаса оставалось столь же серым, лицо Присциллы — столь же бескровным, а лицо Вернона — столь же заплаканным, как и до его посещения. Регина сбежала искать утешения в объятиях Тайлера. Со времени похорон брата она проводит в его обществе много времени. Присутствие молчаливых Анри, Бесс и Джереми умеряло боль. Они знают. Они уже побывали в том положении, в котором оказались теперь Томас и Присцилла. Томас беспокоится за Вернона. Он помнит, как сам переживал смерть Джошуа.

Горе в доме усугубляется растущим отчуждением между Томасом и Присциллой. Иногда оно становится почти видимым, подобно горячему воздуху, дрожащему над раскаленной мостовой в знойный летний день. Моего сына враждебная холодность жены ставит в тупик. Казалось бы, общее горе должно, напротив, объединять. Я тоже озадачена. Кажется, Присцилла винит в смерти моего внука Томаса. Не исключено, что она каким-то образом узнала о проклятии Толиверов и верит, что оно имеет отношение к гибели Дэвида. Но как она смогла узнать, если…»

Джессика отложила в сторону перо и уставилась невидящими глазами во тьму за окном. Подобно неожиданному броску змеи, убившей ее внука, немыслимая догадка выстрелила ей в голову. Господи! Неужели Присцилла читала ее дневники? Откуда еще она могла узнать о проклятии? От Томаса — не могла. Сын ничего не знает о навязчивой идее своего покойного отца. Но есть ли основания обвинять Присциллу в столь низменном и бесчестном поступке? Быть может, она относится к невестке предвзято?