Дикий цветок

В тот день, о котором я рассказываю, канал был спокоен и тих и на востоке и на западе. Вода отличалась серым, старческим цветом. Нашими шинами пустыня как бы протягивала длинный свой язык к воде. Песчаная коса протягивалась в канал, и на ней росли финиковые пальмы-близнецы, возникшие из одного корня и лишь потом раздвоившиеся стволами. Деревья пострадали от артиллерийского обстрела, снаряды оборвали всю листву. И стволы остались оголенными. Иногда волны приносят обугленные предметы, которые покачиваются на поверхности еще со времени, когда здесь беспрерывно гремела канонада. Ветер закручивает их, рисует вокруг них веером круги на воде, словно возлагает на них букеты. В поздний час после полудня высвечивает заходящее солнце серые воды и превращает канал в цветную радугу посреди желтых песков. Высвечиваются воды, и шлейфы рыб серебрятся спинами, и лягушки прыгают, разбрызгивая воду во все стороны. Чудесен канал в часы заката, и мы чувствуем себя жителями страны Синай. Мы сидим на камерах, как в рыболовном клубе. Нет прекраснее отдыха, чем отдых за рыбной ловлей. Только тишина по берегам канала тревожит и возбуждает душу.

Морис Бутбуль провозглашает открытие сезона рыбной ловли, заставляет нас встать по стойке смирно на камерах. У него свой особый способ рыбалки: он вплетает тонкие нити в толстую веревку, и привязывает ее к тростнику, и вместо железного крючка, к веревке прикреплена петля, на которой – приманка. Морис готовит удочку, и все свои действия сопровождает лекцией: надо знать качества, чувства, ощущения и хитрости рыб, надо знать, что рыбы не менее умны, чем люди, наоборот, они чувствуют врага на расстоянии, не как люди, надо знать, что рыба достаточно ума, но лишь в хвосте. Если подвешивают приманку над хвостом, они сворачиваются и тотчас уплывают, а если приманку опускают перед головой, они слепы, глухи и глупы. Если помахивают мясом перед их носом, они всовывают голову в петлю, тянут за нити, и попадают в ловушку, только надо сидеть тихо. Морис Бутбуль громко приказывает: «Заткнуться, и не мудрить!»

Морис продвинулся до конца песчаной косы. Сидел под распотрошенными финиковыми пальмами, а мы – на шинах – за ним. Он запустил удочку в воду и ловил рыбу. Мы спокойны, свернулись на шинах, как бы вжались в себя, скрестили пальцы, держим руки на коленях, не думаем, не слышим, не видим. Некоторые из нас даже прикрывают глаза, и признаки напряжения в ожидании поимки рыбы чувствуются лишь в дрожании век. Все, как всегда, и все по иному. Потому что я видел все по-иному. Лицо доктора Боба я словно бы видел в первый раз, как и руку Мориса Бутбуля, что держит удочку в замершем воздухе и сама недвижна. Муха ползла по его руке, но она даже не дрогнула, как будто была мертва. Безмолвие канала окутывало протянутую руку Мориса и, казалось, прикрепленную к ней веревку. На египетской стороне запел муэдзин, и голос его как будто исходил из развалин Кантары, и тут же Ами, объяснил, что от Кантары берет начало легендарная библейская «дорога вдоль моря». Когда-то по ней шли караваны, пересекая место, где сейчас канал. А муэдзин поет, кажется: «Дайте дорогу! Паром уже проходит!». На шинах, у берега канала, под покровительством удочки Мориса Бутбуля, богатый простор для воображения.

Солнце уже склонялось к закату и посылало последние лучи на руку, держащую удочку. Не знаю почему, но любая последняя деталь остра, как нож, так и рука Мориса в закатном солнце. Птица издала резкий свист, и я снова почувствовал давление в груди, словно туда попала большая птица, и она там бьет крыльями, взволнованная и испуганная. И тогда я громко сказал: «Птицы здесь свистят слишком сильно». Фраза эта прозвучала слишком громко. Все обратили взгляды на замершую руку, которая не среагировала на нарушение тишины. Странное чувство напрягло душу желанием крикнуть, чтобы он опустил руку и убрался с этого песчаного мыса, который протягивает его руку египтянам совершенно открыто, но тут Морис Бутбуль закричал: «Поймал рыбу!» Он поднял ее над головой, и рыба трепетала в его руках, как флаг на ветру. Огибаем Мориса, говорим в полный голос, и уже направляемся к повару Марселю в предвкушении еды, кофе, и приятного настроения. Мне же надоела эта глупая рыбная ловля и эта ужасная тишина. Надоело мне все напряжение вокруг этой, по сути, единственной рыбы. Надоело мне все, и сказал я себе то, что никогда еще не говорил: несчастный ты человек.