Дикий цветок

В эти мгновения я чувствовал, что должен сделать нечто необычное, чего еще никогда не делал, и я это, несомненно, сделаю. Неожиданно появился бедуин, погоняющий своего осла – бедуины в пустыне всегда возникают внезапно. Бедуин вынырнул из безмолвия и приблизился к шинам неслышными шагами, слетел к нам, как темная птица. На спину осла он прикрепил канистру с водой, и я схватил канистру и вылил на себя драгоценную пресную воду. Черные глаза бедуина сопровождали струю воды, падающую на мое лицо и военную форму, которая образовала лужу у моих ног. Вылил я воду до последней капли, и, более того, швырнул пустую канистру в Суэцкий канал, и она поплыла по волнам, толкаемая сильным течением, и пошла на дно. Морис Бутбуль вступил в беседу по-арабски с бедуином, и они больше говорили руками, чем губами. Глаза мои блуждали по фигуре бедуина, испытывая к нему ненависть, а я ненавижу это чувство. Всякие глупости лезли мне в голову. Я подумал, что руки Мориса начали так сильно двигаться из-за того, что я сделал, и что вылитая вода бедуина – отпущение грехов за мучительное безмолвие. Тут Морис Бутбуль протянул бедуину рыбу, как отпущение за мое действие, и они, обнявшись, расстались, и осел поднял рев. Бедуин пошел своей дорогой, и Морис Бутбуль сказал мне: «Бедуин сказал, что ты словно и не еврей, ибо евреи более милосердны, а ты – нет».

Вернулись мы к шинам, а канал тем временем изменил свой вид. Ветер стих на короткое предзакатное время, воды текли медленно, лениво, солнце было еще довольно высоко, и развалины Кантары, да и весь канал, – тонули в его сиянии. Муэдзин затих, молитва завершилась, и Аллах отдыхал на тихих кронах, только птицы продолжали насвистывать. Это была какая-то сумасшедшая тишина на обоих берегах Суэцкого канала, тишина, усыпляющая, как опиум доктора Боба. Морис Бутбуль все еще активен, и готовит удочку для дальнейшей рыбной ловли. Эта ловля осточертела мне до такой степени, что я просто не был в силах ее терпеть. Я даже боялся этой замершей руки, висящей в мертвом пейзаже. Я должен что-то сделать, что еще никогда не делал, и сделаю это, в конце концов. Рука моя шарила по старой шине, пока не коснулась надутой в ней резиновой камеры. Тут меня осенило, и я закричал: «Вот оно!» Простое изобретение в подходящее время. Соединяем эти камеры воедино, связываем их крепко, покрываем их сетью камуфляжа, которую оставили нам танки, покинувшие рампу. Делаем из деревянных шестов весла – и есть у нас лодка, и вперед – по каналу. Ночное плаванье! Общее возбуждение, тут же приступаем к осуществлению операции. Проскальзываем в укрепление, и никто не замечает нашего присутствия. Запрещено даже палец окунать в канал, а мы собираемся плыть по нему, и придумал это младший лейтенант, то есть я и я нарушаю приказ. Пересекли мы укрепрайон по окопам, достаточно глубоким, чтобы нас скрывать, и на спинах протащили шесть старых покрышек, до танковой рампы, с которой ушел даже доктор Боб. В его кресле развалился Морис Бутбуль, и командовал сооружением лодки. Мы трудимся, а он говорит. Морис воображает, что уже собрал все старые шины с песков Синая и создал корабельное общество с ограниченной ответственностью, и получил исключительное право на ночные рейсы по Суэцкому каналу. Он уже получает весьма приличные прибыли, гребет капитал, и приглашает всех красавиц Рафидима совершить плавание на камерах. Пока он толкает нам речи, мы успеваем извлечь камеры из всех шин, накачать их насосом и добыть шесты для весел.

Прекрасная ночь, и мы собираемся в плаванье по каналу. Есть у нас лодка, и есть весла, и все идет отлично, и такой активности наш укрепрайон еще не знал. Морис Бутбуль еще занимается своим корабельным обществом, как йеменец Нисим спрашивает, какое имя мы дадим нашей лодке. Имя для мореходов, как талисман, а израильским мореходам по Суэцкому каналу, несомненно, необходим талисман. Каждый предлагает имя, которое, по его мнению, приносит счастье и удачу, у меня же единственное предложение: «Адас». Что вдруг «Адас» и почему именно «Адас», и почему твоя красотка принесет и нам счастье? Началась перебранка, которую трудно даже описать. Только Морис Бутбуль почему-то молчит, но, в конце концов, говорит, что имя «Адас» ему нравится, Он знаком с одной Адас из Яффо, ослепительной блондинкой, перед которой просто невозможно устоять. И Морис Бутбуль провозглашает: «Значит, решили – «Адас». И имя это начертали на камере белой краской, предназначенной для окраски бункера.