Дикий цветок

И они замерли, и прислушивались к словам поэта, которые продолжали эхом звучать в их сердцах. Ники улыбался, и лунный свет проливался на Адас сквозь зрачки его глаз. Она не могла больше выдерживать вид его мечтательного лица, она вдруг самозабвенно потянулась к нему, ощущая в душе сильное чувство, увлекла его в танец в ритме, доносящемся из столовой. Ритм был подобен треску швейной машины, ноги их неслись в бешеном темпе, Адас подпевала мелодиям рок-н-ролла, голова у нее кружилась, волосы развевались в воздухе и обвевали Ники. Она заставляла его трясти телом, и он пытался подражать ее движениям. Губы их сжались, лица покрылись потом. Адас витала в своем мире, не обращая внимания на Ники, и сумела сбежать от возникшего к нему горячего чувства. Осталось в ней только все более нарастающее жестокое желание вымотать Ники в своем диком ритме. Его шепот она словно слышала издалека:

«Как ты летаешь!»

«И порхаешь».

«Как птица».

«Давай, Ники. Не разговаривай, танцуй!»

Ники растянулся у ног Адас. Она протянула ему руку, но он не ответил, Волосы его упали на лицо, он сидел на лужайке, обняв руками колени и положив на них голову. Дикая пляска Адас оборвалась, сменившись почти презрением, которое послышалось в ее голосе:

«Споткнулся о камень».

«Споткнулся о собственные ноги».

«Запутался в них?»

«Оказывается, я не только встаю, но танцую с левой ноги».

«Ну, хватит, Ники, вставай».

«И голова у меня пробуждается тоже с левой ноги».

«Ники, надоело».

«До этой ночи я считал, что и обе руки у меня левые».

Присела Адас рядом с Ники, и весь азарт ритма мгновенно выветрился из нее, и она вернулась к Ники, очистившись от всех странных ощущений, что проснулись в ней во время танца. Сняла сандалию с ноги, и Ники взял в руки ее ногу, разглядывая ее, и улыбаясь:

«Жаль, Адас, что мы родились в этом столетии».

«А оно не очень романтично, Ники?»

«И не поют в нем серенады».

«И не говорят о любви, как о святом чувстве».

«Мы не живем в век любви, Адас».

«Мы живем в век дешевой любви, Ники».

Убрала Адас ногу из рук Ники, опрокинулась навзничь, потянула почти силой Ники на себя, положила его руку себе на грудь. Ники склонил голову ей на грудь, коснулся губами сквозь ткань к ее соскам, Она почувствовала это прикосновение, и груди ее увеличились и отяжелели. Руки его, казалось ей, легли грузом на ее душу и чудились продолжением рук Мойшеле и Рами. И тут стало ей ясно, что не она преподаст урок этого века Ники, и она сняла его руки со своей груди. Ники покраснел, встал и сказал:

«Извини».

На тропах слышалось множество шагов. Вечеринка кончилась, и участники ее расходились, оглашая ночь радостными голосами. Адас и Ники продолжали стоять под пальмой, и Ники сказал:

«Это конец».

«Конец чего?»

«Вечеринки».

«Так завтра ты уходишь в армию?»

«Ухожу».

«И будешь хорошим солдатом, Ники?»

«Как брат мой Зоар».

«Но это всего-навсего курс молодого бойца».

«В конце концов, ты любишь Мойшеле».

«Кто знает?»

«Я знаю».

«Что ты уже знаешь?»

«Что не Рами ты любишь»,

«Расстанемся, Ники».

«Уже расстались».

«Только не бойся».

«А если да, Адас?»

«Там, где страх, там всякие плохие возможности».

«Я знаю, Адас».

«Так береги себя, Ники».

«Положись на меня, Адас».

Ники не сдержал обещание беречь себя. Пошел не в военный оркестр, а в танкисты, и на Голанских высотах пошел на врага не со скрипкой, а в танке, обстреливая сирийцев не звуками, а снарядами. Сирийский снаряд нашел его, и Ники сгорел в танке. Ники погиб в Шестидневной войне, которую Амалия называла «великой войной Мойшеле». В ушах Адас тихий голос Ники обернулся тупыми звуками комьев земли падающих на его гроб. Умер Ники, который родился потому, что умер Зоар.

Ники, который мечтал сбежать в другое доброе столетие, а его век отомстил за эту попытку побега. В сожженном его рюкзаке был найдена книга сонетов Франческо Петрарки. После захвата Голанских высот, друзья его по подразделению привезли Хаимке и Брахе личные вещи, и среди них тонкую эту ьснижицу, большая часть страниц которой была сожжена. Можно было лишь различить на той или иной странице отдельные строфы. Танкисты рассказывали о Ники, а Голда угощала их печеньем и кофе. Адас которая сидела в уголке дивана, она не удостоила даже мимолетным взглядом. Кто-то сказал, что Ники проявил боевой дух и редкое мужество, каким не каждый может гордиться. Один из солдат рассказал, как Ники в разгар боя прокричал ему, стоя в башне с открытым люком, чтобы он не боялся, ибо страх порождает поражение. Другой вспоминал, как перед боем, когда они стояли в роще Таль, где густая растительность и вдоволь воды, и место называют райским садом, Ники сказал, что скорее бы в атаку, чтобы покончить с сирийцами и всем этим дерьмовым веком.